Кража по высшему разряду

— В этой папке фотография картины и копия документа, удостоверяющего право Изольды Гурко владеть ею, — сказал господин Шмидт. — Надеюсь, это когда-нибудь поможет дочери заполучить принадлежащий ей по праву холст восемнадцатого века и решить все ее материальные проблемы. За жизнь в Советском Союзе у нее наверняка их накопилось немало. И может быть, дочь простит меня, ее грешного отца, и когда-нибудь расскажет обо мне своим девочкам. Да, там, в папке, лежат мои фотографии. Чтобы внучки узнали и помнили дедушку, которого никогда не видели. Расскажите, если когда-нибудь их увидите, о том, что их отец и дед не трус и не предатель. Просто жизнь иногда бывает сложнее наших представлений о добре и зле.

— Но, Карл, — подал голос Рюдигер, — почему ты думаешь, что твоя картина цела? Столько лет прошло, были война, блокада, раздел и объединение Германии, развал Советского Союза… Целая эпоха миновала. Началась новая эра. Изменились границы государств, карта мира стала иной, многие страны вообще исчезли с лица земли… А тут какой-то холст…

— Знаешь, Рюди, — пожал плечами Шмидт, — чтобы мне до войны кто-то сказал, что я, известный советский профессор, буду каждый день ожидать расстрела в лагере у фашистов, потом попрошусь на жительство «в логово врага» и, наконец, научусь чинить ботинки бюргерам в маленьком городке на западе Германии, я бы тоже решил, что этот предсказатель сумасшедший. Но как видишь, все случилось именно так. Ни убавить, ни прибавить. Друзья мои, в прошлой жизни я постоянно ставил эксперименты над животными. Вместе с великим Иваном Павловым. И теперь кто-то там наверху — Бог ли, Судьба ли, не знаю, — в отместку ставит эксперимент надо мной. Так что если окажется, что моя картина уцелела в блокадном Ленинграде, я не удивлюсь. Впрочем, я это уже не узнаю. Финал сей пьесы придется досматривать вам, мои молодые друзья. Прошу об одном: если сможете, обязательно разыщите Изольду. Я узнал, что она занимается академической наукой, как я когда-то, и поэтому у нее есть редкая в Советском Союзе возможность ездить по свету, выступать на конференциях и симпозиумах. Вот увидите, она приедет к вам в Германию! Ведь у нее в сердце тоже наверняка сидит занозой память об отце. Передайте Изольде Гурко, пожалуйста, эти бумаги, расскажите про моего друга Артемия Саввича и про наш с ним уговор. В порядочность Артемия я верю. Если он жив — отдаст картину. Если нет… Тогда Изольда предъявит свои права его потомкам. Даже если картину продали, она когда-нибудь обязательно найдется. Почему-то я в этом уверен. Ну а сейчас я очень устал и должен идти.

Через месяц Карл Шмидт скончался от легочной тромбоэмболии прямо на крыльце своего дома.

ОТЕЛЛО НА ПЕНСИИ

— Инка, вот ты где! — Пожилая дама ворвалась в обувную мастерскую, на ходу расстегивая пальтишко и тяжело дыша. — Нельзя так волновать старушку. С утра тебя ищу. Вот была Инна Морозова в Питере — и р-раз: нету, пропала! Меня чуть инфаркт не хватил.

— Я же вам эсэмэску скинула, — запротестовала Инна.

— Извини, до сих пор не научилась читать эти дурацкие электронные послания. Боже, как я ненавижу двадцать первый век! Он для меня как чужая квартира… В прошлом столетии было гораздо уютнее. А теперь! Все якобы на связи, ходят с мобильниками, шлют телефонограммы, а их телефоны вечно «вне зоны действия». Одиночество с телефоном чувствуется еще острее. Потому что окружающих не замечаешь, а тот, кого ждешь, не звонит. Ты куда сегодня пропала, негодная девчонка?

— Забирала у Ромки фотографии. Фотографии вашей картины, между прочим, — сказала Инна, скромно умолчав о том, что сопутствовало этому официальному мероприятию.

Изольда устало опустилась на стул и потребовала:

— Покажи!

Инна передала ей мутноватые карточки, сделанные Ромкиным мобильником.

Голос Изольды дрогнул:

— Это он! «Портрет графини»! Инна, поднимайся, пойдем. Мне надо слишком многое тебе рассказать.

— Простите, на одном каблуке я далеко не допрыгаю.

Изольда только теперь заметила ногу Инны без сапога, сиротливо мерзнувшую на картонке. Изольда с изумлением осмотрелась:

— А здесь неплохо. Чисто и аккуратно, как в немецкой обувной мастерской. В мастерской Карла Шмидта. И цены, смотрю, в Питере уже почти европейские. Да, ты, Инна, еще не знаешь.

Мой отец после войны работал обувным мастером.

— Профессор Шмидт? Чинил обувь? — опешила Инна.

— Ну, в жизни и не такое бывает, — пожала плечами Изольда. — Считай, ему еще повезло. Сто раз мог погибнуть. А он — выжил. Ради меня. Чтобы я когда-нибудь узнала о «Графине» и о его любви ко мне. И теперь мой долг — вернуть картину, которую он когда-то так мечтал подарить мне.

— Вернуть? — удивилась Инна. — Но это же невозможно. Картина теперь собственность другого человека.