Кража в особо крупных чувствах (СИ)

Надо было рассказать. По всему выходило, что надо. Но Петр почему-то противился этой мысли. Какое Эле должно быть дело до того, из какой он семьи? Это что-то меняет в ее отношении к нему? Что, тогда уже не получится относиться к Петру так же, как к Поварницыну? Что, тогда Петр – не еще один «бедный мальчик», только с постельными привилегиями?

Петр размахнулся и швырнул банановую кожуру в раковину. А потом решительно направился в спальню. Он так непонятно до чего додумается. А мысль о том, что Эля там дома одна, а Поварницын шляется где-то на свободе – невыносима. И пофиг, что он выглядит как хлюпик и маменькин сынок. Внешность обманчива. Вспомните об этом, гражданин следователь, это азы вашей профессии. А загнанный зверь опасен вдвойне.

Звонок телефона застал его на пороге спальни, Петр резко развернулся, в два шага подошел к барной стойке и взял телефон.

Эля.

Сердце коротко и сильно бухнуло и тут же заныло.

– Да?

В трубке было тихо. Только в ухе у него шумела кровь.

– Эля? Эля, говори!

– Приезжай, – раздалось, наконец, тихое.

– Что случилось?! – он прижимал одной рукой телефон к уху, а другой торопливо стаскивал с себя домашние шорты. – Поварницын?! Он у тебя?!

– Нет. Я одна. Просто… Приезжай. Пожалуйста.

***

В голове не было нормальных, связных, рациональных мыслей. Вообще! И это состояние стало для Петра новым, и что с ним делать, он не знал.

Эля в самом деле дома одна? А почему такой голос? А если там Поварницын? Если он угрожает ей?! Если захватил и держит заложницей?! Так, табельное надо взять. Подкрепление вызвать?

А если Эля в самом деле одна? Он же выставит себя дураком. И тогда точно надо будет брать самоотвод, хрен такое объяснишь. Он же должен быть осторожным. А если там и в самом деле Поварницын? Черт!

Доехал он до Эли в совершенно растрепанном состоянии и с расстегнутой кобурой. На всякий случай.

Она открыла дверь сразу.

– Ты одна?

– Я же сказала.

Да ты уже много чего сказала!

– Стой тут, не двигайся.

Сняв пистолет с предохранителя, он пошел проверять квартиру.

А спустя пять минут вернулся в прихожую. А оружие вернулось в кобуру. В квартире и в самом деле больше никого не было.

– Эля, что случилось?

Она какое-то время смотрела на него молча. А потом шагнула, ткнулась носом в грудь и обняла за спину.

– Я не могу без тебя. Прости.

От его шумного выдоха чуть не упал шарф с полочки. Эля, твою мать! Я тут чуть группу немедленного реагирования не поднял по тревоге, а ты…

Но руки его уже обнимали ее, прижимая к себе крепче, а губы шептали в светлую макушку: «Все хорошо. Все в порядке. Я здесь».

А потом ее руки скользнули вниз, добрались до ремня, нырнули под футболку, прижались ладонями к пояснице. И слова стали не нужны.

***

Вообще все перестало быть нужным. И важным. Все исчезло. Кроме нее.

Теперь даже гипотетическая мысль о том, что Петр может без этого жить, что его возможно как-то этого лишить – казалась чудовищной и даже кощунственной.

Это же все его. Эта беззащитно натянутая шея, этот прогиб в спине и торчащие вверх розовыми вершинками упругие груди, этот гладкий живот и бесконечные ноги – и все его. И сладкое влажное карамельное между – тоже его. Это все – только для него, для его рук, губ, языка. Его личный сорт карамели.

Он не стал лаской языка доводить Элю до финала – хотя она была уже близка. Нет, они сделают это вместе. Ее разочарованный стон, когда Петр отстранился, прозвучал для него прекрасной музыкой. Сейчас, милая, сейчас, я только…

Презерватив теперь всегда лежал в портмоне, но его же еще нужно достать! В то время как до колотуна хочется в нее!

Успел. Справился. И, наконец, соединил истекающее влагой и каменно-твердое. Вот теперь – полетели, милая.

С ней все как-то до дрожи правильно. Так, как надо. Идеально. И медленно, нарочито медленно и плавно в начале. И резко, в режиме перфоратора в конце. А чтобы она точно успела с ним – прижать большим пальцем сверху и потереть – там, где самая вкусная карамелька. Чтобы Эля через несколько секунд вздрогнула крупно, задрожала под ним, запульсировала вокруг него – и улететь самому.

И рухнуть на нее. И все же, почти сразу, опомниться и откатиться, не отпуская ее от себя.

Никто не может забрать это у него.

***

В комнате слышится лишь его шумное, никак не желающее приходить в норму дыхание. Элины пальцы невесомо скользят по его плечу, груди. Прикосновение ее пальцев действует на него как самое убойное снотворное. Веки неумолимо тяжелеют, будто свинцовые. И уже на грани бодрствования и сна Петр слышит тихое: «Я люблю тебя».

Пальцы Петра дрогнули, прижимая к себе нежное обнаженное женское тело покрепче.

Любишь меня? Умница. Это правильно. Надо любить меня, а не всяких там недоделанных пасынков. А я... А я вот дело закончу – и тоже со своим чувствами разберусь. Когда найду убийцу. И Петр провалился в сон окончательно.

Глава 8

– Ты переедешь ко мне?

– Мы, кажется, этот вопрос уже обсудили, – Эля выставляла на стол тарелки с овсянкой, вазочку с кешью, потом две чашки с кофе. – Тебе сделать бутерброд с сыром?