Кража в Венеции

У Брунетти была пара десятилетий, чтобы убедиться: когда его жена читает – в тысячный раз, не меньше! – то место в романе Генри Джеймса Женский портрет, где Изабелла Арчер узнаёт о предательстве мадам Мерль, начнись армагеддон, она и то не заметила бы. И даже если к ним в дом вломятся бандиты и вынесут ее драгоценного супруга и орущих и брыкающихся детей, Паола будет спокойно перелистывать страницы. Одну за другой…

После того как Кьяра продемонстрировала свое мастерство (Брунетти надеялся, что ей не придется применять его на практике), семья вернулась к пасте-фузилли со свежим тунцом, каперсами и луком. Разговор перешел на другие темы, и только когда они с женой уже сидели в гостиной, потягивая кофе, Брунетти рассказал ей о любителе религиозных текстов.

– Тертуллиан? – удивилась Паола. – Этот лицемер?

– Ты о теологе или о том человеке, который посещает Мерулу?

– Понятия не имею, что он собой представляет, – ответила жена. – Я о настоящем Тертуллиане. В каком веке он жил? В третьем?

– Не помню, – признался Брунетти. – Но примерно в это время.

Паола поставила пустую чашку на блюдце, а блюдце – на низкий столик возле софы, откинулась на спинку и закрыла глаза. Брунетти знал, что за этим последует, и даже после стольких лет семейной жизни не переставал удивляться: все нужное было там, у нее в голове, оставалось только сконцентрироваться, чтобы информация всплыла на поверхность. Откуда? Как? Непонятно… Пробегая глазами строки, Паола запоминала содержание и общий смысл, а если прочитывала внимательно, то и весь текст. При этом она была совершенно безнадежна в том, что касалось запоминания лиц, и спустя время не могла бы сказать, как выглядел ее собеседник, хотя разговор помнила прекрасно.

– «Ты – врата дьявола; ты – открыватель запретного древа, и это ты первой презрела божественный Закон; ты смогла убедить того, кого сам дьявол не смог отвратить от праведного пути…» – Паола открыла глаза, посмотрела на мужа и победно улыбнулась. – Но если хочешь послушать еще о женщинах, то вот слова Блаженного Августина, к которому у меня особое отношение: «Гораздо сообразнее было бы жить вместе двум друзьям, чем мужчине и женщине»[42]. – И, возвращаясь мыслями к настоящему, спросила: – Не пора ли этим ребятам сделать каминг-аут?[43]

– Ну, это уже крайность, – сказал Брунетти, пожалуй, в тысячный раз, хотя и обожал жену за то, что она защищает именно такие «крайние позиции». – Думаю, святой Августин имел в виду беседу: ну, что мужчинам разговаривать друг с другом гораздо проще, чем с женщиной.

– Я знаю. Но мне всегда казалось странным, что мужчины могут высказываться в таком роде о женщинах, – при этом никто не называет это «крайней позицией» и их признают святыми!

– Ну, это, наверное, потому, что, кроме этого, они говорят еще многое другое.

Паола придвинулась к мужу на софе и сказала:

– А еще мне кажется странным, что вообще можно канонизировать за то, что человек говорит, ведь намного важнее, что он делает. – И, стремительно меняя тему разговора и не переставая удивлять Брунетти, она спросила: – И что же ты собираешься предпринять?

– Завтра позвоню американцам и выясню, подлинный ли это паспорт. И попрошу синьорину Элеттру связаться с городскими библиотеками и узнать, не наведывался ли Никерсон и туда. Еще нужно позвонить в Университет Канзаса и уточнить, действительно ли этот человек там работает. И попытаться разыскать Тертуллиана.

– Желаю удачи! Интересно было бы посмотреть на типа, который читает его труды.

– Мне тоже, – сказал Брунетти, вспоминая, нет ли у них дома книги этого автора – ему захотелось почитать ее перед сном.

Если такая книга есть, придется отложить Белую войну[44], которую он сейчас читал, – о военном противостоянии в итальянском регионе Трентино (в нем участвовал его дед), поэтому Брунетти устоял перед соблазном – не слишком сильным – пойти поискать труды Тертуллиана. Комиссар не переставал удивляться непоколебимой глупости генерала Кадорны, который дал одиннадцать бесполезных сражений при Изонцо; человека, вернувшегося к римской практике – казнить каждого десятого бойца в отступившем батальоне; генерала, который пожертвовал миллионом солдат, можно сказать, впустую, без пользы для страны. «Интересно, утешит ли Паолу тот факт, что почти все жертвы свирепого Кадорны были мужчинами, а не женщинами? – подумал Брунетти. – Пожалуй, нет».