Кража в Венеции

– Отказался. Сказал Джанни, что он волен продавать акции на любых условиях, но мне это неинтересно. – Конте снова отпил из рюмки. Раздражение в его голосе нарастало. – Он очень настаивал, и мне пришлось отказать ему в грубой форме. Он ушел. – И после небольшой паузы конте добавил: – Через месяц явились его сестры и потребовали возместить им убытки. – Граф Фальер вздохнул. – По словам Джанни, я смошенничал, обманул его, а значит, и их тоже.

– Орацио, ты никогда мне об этом не рассказывал! – воскликнула контесса.

– Дорогая моя, вы с Элизабетой – подруги. Я не хотел тебя расстраивать.

– Что ты сказал сестрам Джанни? – спросила графиня, явно взволнованная его рассказом.

– Сказал, пусть присылают своего юриста к моему. Он объяснит им, что произошло.

– Ты рассказал им, что Джанни пытался провернуть аферу?

– Не думаю, что это было бы корректно, дорогая. Он ведь все-таки их брат.

– Они последовали твоему совету? Прислали юриста?

– Да. Артуро объяснил им условия сделки по продаже акций.

– А твой юрист сказал, что пытался сделать Джанни?

– Я ни словом не обмолвился об этом Артуро, – ответил конте и допил свою граппу.

– И что теперь будет с Джанни? – спросила контесса.

Конте передернул плечами и встал со стула.

– Понятия не имею. Знаю только, что он не так умен, как ему представляется, и не способен устоять перед искушениями – любого рода. А значит, за что бы он ни взялся, это закончится провалом.

9

Возвращаясь домой, Брунетти и его жена держались за руки – желание, навеянное то ли долгожданным приходом весны, то ли бесчисленными похвалами Паолы в адрес его костюма.

– Я привык считать ее дружелюбным драконом, – сказал Брунетти, надеясь, что Паола поймет, что он имеет в виду.

– Элизабету. – Это был не вопрос, а уточнение.

– Конечно. А ты думала, я говорю о графине Фальер?

После недолгого раздумья Паола сказала:

– Я понимаю, что ты имеешь в виду. Это и правда, и нет.

– Когда мы встречались с ней в доме твоих родителей, контесса Морозини-Альбани не плевалась огнем и дымом, но впечатление было такое, будто ей все равно, нравится она людям или нет. Она без колебаний высказывает свое мнение.

– В нашем кругу ее любят, и Элизабета это знает.

– А я вхожу в этот круг? – спросил Брунетти.

Паола с удивлением взглянула мужу в лицо.

– Конечно! Глупый вопрос, Гвидо. Ты – один из нас. Контесса это знает, потому и предстает перед нами такой, какая она есть.

– То есть?

– Умной, независимой, нетерпеливой, одинокой.

Первые три качества Брунетти признавал за контессой и сам, но четвертое его удивило.

– Почему она дает Меруле деньги? Как думаешь?

– Соглашусь с мамой: это цена, которую Элизабета, по ее собственному убеждению, должна заплатить, чтобы быть принятой в обществе.

– Ты говоришь так, словно у нее это не очень-то получается.

– Гвидо, я знаю этих людей! Бога ради, я – одна из них, неужели ты забыл об этом? У Элизабеты – титулованные предки по отцовской и материнской линии, ее родословная намного длиннее, чем у представителей здешней знати. Но она – сицилианка, и даже не принчипесса[77], хотя отец у нее и князь. Поэтому в Венеции ее не воспринимают как равную. Не до конца…

– Даже несмотря на то, что она вышла за венецианца? – спросил Брунетти.

– Наверное, именно поэтому!

Такого ответа он от Паолы точно не ожидал.

– Ты понимаешь, что это похоже на бред? – спросил он, невольно повысив голос.

– Я понимаю это лет эдак с шести, но ничего ведь не меняется. – Она остановилась на середине моста, ведущего к Сан-Поло[78], и оперлась о парапет. – Если бы только контесса могла махнуть на все это рукой… Но, думаю, она просто не способна на такое. Предрассудки чересчур сильны или слишком укоренились. Другого мира она не знает, потому и пытается упрочить свое положение в этом.

Брунетти спросил:

– Как думаешь, она захочет со мной поговорить?

– Элизабета?

– Да.

– Думаю, захочет. Как я уже сказала, ты для нее – один из нас. И ты ей симпатичен. – И, уже вставляя ключ в замок входной двери, по привычке добавила: – Мне так кажется!

* * *

На следующее утро Брунетти подождал до половины одиннадцатого, прежде чем набрать номер контессы, полученный от Паолы. Благодаря этому у него появилось время на то, чтобы пролистать Il Gazzettino и La Nuova Venezia[79] в поисках статей о краже в библиотеке, но ни в одной газете о ней не упоминалось.

Он позвонил графине на телефонино, и уже после двух гудков женский голос ответил: «Морозини-Альбани!»

– Контесса, – начал комиссар, – это Гвидо Брунетти, муж Паолы Фальер.

– Я узнала вас по вашей фамилии, комиссарио.

Это была шутка, а не признак раздражения.

– Для меня это комплимент, контесса, – сказал Брунетти. – Мы с вами не так уж много общались за ужином у моих тестя и тещи.

– Я всегда об этом сожалела. – Если у графини и сохранился сицилийский акцент, то легчайший, едва уловимый.

– Тогда, может, мы побеседуем сегодня, если у вас есть время? – Брунетти решил, что с этой женщиной лучше говорить прямо.