Кража в Венеции

– Потому что уже шестнадцать лет подряд мы с ним разговариваем по вторникам, в девять вечера.

– Понятно, – сказал Брунетти и кивнул, подтверждая, что, по его мнению, это было абсолютно правильное решение.

Комиссар словно невзначай посмотрел на собеседника и отметил про себя, что, несмотря на худобу, у Франчини двойной подбородок и крупные уши.

– Вы приехали после обеда?

– Я был на работе. Мы заканчиваем после трех.

– А кем вы работаете?

– Учителем. Преподаю латынь и греческий. В Падуе.

– Это были мои любимые предметы, – произнес Брунетти.

– Правда? – Франчини резко развернулся к нему, настолько приятно ему было это услышать.

– Да, – подтвердил комиссар. – Мне нравится точность этих языков, особенно греческого. Все упорядочено, на своем месте.

– А после школы вы ими занимались? – спросил Франчини.

Брунетти с искренним сожалением покачал головой.

– Боюсь, я чересчур разленился. Но до сих пор читаю итальянские переводы с этих языков.

– Это не одно и то же, – сказал Франчини и быстро добавил, чтобы не задеть ничьих чувств: – Но то, что вы читаете эти произведения, уже хорошо.

Брунетти выдержал долгую паузу, прежде чем спросить:

– Вы с братом были близки?

Франчини медлил с ответом еще дольше.

– Да, – наконец произнес он и, еще немного помолчав, добавил: – И нет.

– Как я со своим братом. – Выждав еще пару секунд, Брунетти спросил: – Насколько близки вы были?

– Мы изучали одно и то же, – сказал Франчини, бросая на комиссара быстрый взгляд. – Правда, мой брат предпочитал латынь.

– А вы – греческий?

Франчини пожал плечами:

– Что же еще?

Он начал складывать платок в идеальный квадрат, как будто очевидная естественность этого разговора исключала необходимость плакать.

– Нас растили в вере в Бога. Родители были очень религиозными.

Сын воинствующего атеиста, Брунетти кивнул с таким видом, словно и в этом они были похожи.

– Альдо был увлечен теологией больше, чем я. – Франчини быстро отвел глаза. – Решил, что это его призвание, и стал священником.

Он все еще возился с платком, который к этому времени стал размером с пачку сигарет.

– Потом это чувство прошло. По его собственным словам, он просто проснулся однажды, – а веры нет. Словно он перед сном положил ее рядом с кроватью, а проснувшись, не нашел.

– И как он поступил? – спросил Брунетти.

– Ушел. Отрекся от сана и, как следствие, тут же лишился места учителя. Там, где он преподавал, это запрещено законом, поэтому им пришлось обставить все как ранний выход на пенсию. И выплачивать ее ему.

– Как он выходил из положения, живя в этом доме? – Брунетти заранее знал, что Франчини поймет: он спрашивает о деньгах.

– Квартира принадлежала родителям, это наше с ним наследство. Брат поселился тут, а я остался в Падуе.

– Живете там с семьей? – спросил комиссар.

– Да, – последовал ответ, но без уточнений.

– И вы звонили брату каждый вторник?

Франчини кивнул.

– Лишившись работы, Альдо очень переменился. Создавалось впечатление, что он потерял все, что было для него важно. Кроме латыни. Все свободное время он читал.

– На латыни?

– Я подыскал ему место, где это было возможно. Альдо хотел почитать труды святых отцов, – пояснил Франчини.

– Чтобы снова обрести веру? – поинтересовался Брунетти.

Он услышал характерный звук, с которым шерстяной пиджак потерся о скамью, когда Франчини пожал плечами.

– Он не сказал мне об этом. – И прежде чем Брунетти успел открыть рот, добавил: – А я и не спрашивал.

– И все свое свободное время он читал труды святых отцов. – В устах Брунетти это прозвучало как полуутверждение-полувопрос.

– Да, – ответил Франчини. – И вдруг – это! – добавил он, свободной рукой указывая на дом у них за спиной.

13

Словно в ответ на этот жест послышался треск открываемого окна и кто-то позвал:

– Комиссарио!

Брунетти встал и посмотрел в ту сторону, злясь про себя на то, что их мирную беседу так грубо прервали. Свесившись из окна, человек в форме патрульного помахал ему рукой, словно желая показать, что они там, в квартире. Брунетти махнул в ответ, что должно было означать «Уже иду!», в надежде, что коллега его поймет.

Когда же комиссар перевел взгляд на Франчини, то оказалось, что тот снова сгорбился и смотрит на мостовую, сложив руки на коленях и сцепив пальцы. Он, кажется, уже забыл о Брунетти. Комиссар вынул телефон и набрал номер Вианелло. Когда инспектор ответил, Брунетти сказал:

– Можешь прислать кого-то, кто сможет побыть с синьором Франчини?

И дал «отбой», прежде чем Вианелло успел произнести хоть слово.

Через пару минут Брунетти вздохнул с облегчением: из подъезда выскочил молодой полицейский – Пучетти. Когда он подошел к скамейке, Брунетти наклонился и сказал Франчини:

– Синьор, офицер Пучетти побудет с вами, пока я не вернусь.

Франчини посмотрел на него, потом на Пучетти. Офицер коротко кивнул ему. Франчини перевел глаза на комиссара, а затем снова уставился в землю. Брунетти ободряюще хлопнул коллегу по руке, но ничего не сказал.