Креативное письмо

Андрей Смирнов Креативное письмо

Пошел в школу креативного письма я не из тщеславия и не из жажды славы, наград и гонораров.

Я пошел туда, потому что мне куда-то надо было пойти, а как верно подметил герой одного произведения, у каждого человека должно быть место куда можно пойти, это во-первых.

Во-вторых, мне было любопытно узнать, чему же там учат и как вообще можно научить человека сочинительству за пару месяцев.

Ну, и в-третьих, я очень люблю литературу и всегда хотел писать сам.

Мои первые литературные опыты были связаны с поэзией.

Были они в самом нежном возрасте, и были крайне неудачными, настолько неудачными, что я не сохранил ни одного клочка бумаги со своими стихами.

Пробовал стать поэтом я в ту эпоху, когда компьютеров еще ни у кого не было и все писали по старинке.

Мои стихи мне самому не нравились ужасно.

Помню, что я радовался, когда мне удалось удачно зарифмовать две строки так, что в конце первой было слово «ангажимент», а в конце второй – «медикамент».

Это было для меня настоящее торжество, прежде всего потому, что мне удалось избежать глагольной рифмы, которыми я грешил постоянно.

Наряду с этим мое личное торжество усиливалось тем фактом, что две эти строки были не просто зарифмованы, а несли в себе ясный смысл, и плавно переходили одна в другую.

Сейчас я не могу привести их на память, помню только, что смысл был в том, что я ангажировал девушку на танец, после которого в душе родилась болезнь любви, от которой я искал, но не нашел медикамента, или что-то в этом роде.

Трагедия случилась позже, когда после многочисленных попыток мне так и не удалось прирастить к уже написанному даже пару вменяемых строк, дабы из них могло бы составиться хоть самое короткое стихотворение.

Бросив неоконченным стих, я решил попробовать взяться за другую тематику.

Помню, я упорно трудился не один час писал вычеркивал и снова писал.

Потом окладывал бумагу и ручку и шел читать кого-то из великих поэтов, то ли Есенина, то ли Лермонтова, чтобы напитать душу впечатлениями и вдохновиться.

Затем снова возвращался к своему письменному столу и брал уже не ручку, а стальное перо с чернилами для большей одухотворенности творческого процесса, и пробовал писать сызнова.

И снова мне казалось, что поэзия по поначалу поддавалась, и первые строки выходили весьма неплохи.

Опять же, не могу, к величайшему своему сожалению, сейчас привести их по памяти, помню только, что там было что-то про созидание наших сердец в первой строчке, далее мысль о созидании развивалась успешно, звонко и ритмично в двух следующих строчках, которые меж собой успешно рифмовались, и завершалось все фразой «нашей жизни конец», которая давала рифму с созиданием сердец из первой строчки.

Это был настоящий успех, и я радовался как ребенок, потирал руки и даже притопывал от удовольствия.

Но радость моя была не долгой, поскольку скоро наступил кризис и я снова обнаружил, что развить успех никак не получается.

Новые строки не хотели рождаться, хотя я, не жалея себя старался вытянуть их из тьмы небытия к свету формулировки.

Но, увы, дело не двигалось, масса стиха никак не прирастала, что я ни делал.

Это был первый тяжелый удар судьбы в моей жизни.

Я чуть не плакал.

Задыхаясь собственным разочарованием, я открывал томик Пушкина и читал, читал, читал до одурения, пробуя уловить его методу, стараясь постичь почему у него получается, а у меня нет.

Порою поэтический успех был уже готов состояться, но в последний момент он цеплялся, как о подставленную кем-то подножку, за последнюю строку и падал, ломая едва возникшие крылья:

«Как собака затоскую

Разобьюсь об твой мираж,

Солнце хлынет в мастерскую…» -

– «Первая строка создает весь рассказ.

Это как камертон, который задает тон всему произведению», – говорил нам сиплый баритон очень упитанного мужчины с неаккуратно постриженными усами.

Мужчина был одет в джинсовый костюм и занимал большое кресло с высокой спинкой, стоящее в центре комнаты.

У него была большая голова и круглое, блинообразное лицо с пухлыми щеками.

Хитрые его глазки были на выкате и имели хитрое и глумливое выражение.

Он представился нам как Лев Дмитриевич Козлов, что для меня значило не больше, как если бы он представился Дмитрий Львович Баранов, имя ничего мне не говорило совершенно.

Интуитивно я понимал, что он, вероятно, какая-то величина в современном литературном процессе.

Это угадывалось в его способе подбирать слова и находить выражения.

Слова эти были не из тех, что слышишь в метро, магазине, офисе, или в сериалах, были они такие забористый, яркие, то колкие, то шаловливые, то юморные, и сливались они в такой гремящий ключ лекторского красноречия, что оторваться было невозможно.

Я даже забыл смотреть в окно, у которого сидел, хотя из него открывался прекрасный вид на центр города.

«Если проблема первой строки решена», – продолжал вещать наш тучный учитель писательского мастерства, -«значит скорее всего вам удалось завладеть вниманием читателя и далее уже весь текст выстроиться у вас в нужном русле»,