Кредит доверчивости

— Не нравится мне все это, — призналась я. — Надо бы разобраться подробнее с процентами. А то получается, что банки намеренно загоняют людей в угол. И правда, словно бандиты какие-то. Проценты на проценты можно платить всю жизнь и все равно остаться должным, даже переплатив сумму долга в тысячи раз. Это не закон, это «понятия», Дима!

Он хотел что-то ответить, но не успел. Дверь открылась, и в кабинет ввалился огромный, мокрый с головы до ног, улыбающийся Таганцев. В руках он держал бумажный пакет — тоже мокрый. Лейтенант не признавал зонтов и всяких других «дамских» приспособлений. Прятаться от дождя, по его мнению, было женским делом, никак не подходящим для брутального опера.

Под ногами Таганцева тут же образовалась лужа.

— Елена Владимировна, по кофейку с пирожными жахнем? — громогласно и весело спросил он.

— Пирожные, я так понимаю, у тебя с дождичком? — кивнула я на мокрый пакет.

— Зато не черствые, — Таганцев положил пакет на стол и по-хозяйски включил чайник.

— Я — пас, — сказал Дима. — У меня от вашего кофейка пульс как у кролика. Пойду лучше прогуляюсь…

Помощник вышел, прикрыв за собой дверь.

— Очень кстати, — одобрил его уход Таганцев. — Мне как раз поговорить с вами надо. Тет на тет.

У меня замерло сердце — скорее всего, Таганцев собирается сообщить мне о результатах своего посещения коллекторского агентства.

Сейчас выяснится судьба Наткиных кредитов и необходимость оккупации моей квартиры ею и Сенькой.

Константин Сергеевич, словно не замечая моего нетерпения, обстоятельно разложил на чистом листе бумаги намокшие, но вполне аппетитные эклеры и не менее обстоятельно налил в чашки кофе.

— Вам с сахаром или без? — участливо поинтересовался он.

— Душа моя, не тяни кота за хвост. — Я забрала у него ложку, положила себе сахар и довольно нервно его размешала. — Ты был у коллекторов? Что они сказали?

— Ох, Елена Владимировна… — Таганцев сел на стул, который, как мне кажется, не вполне выдерживал его вес, и Константин Сергеевич, догадываясь об этом, всегда садился на него как-то не до конца, удерживая себя на весу силой ног.

— Судя по твоему «ох», хороших новостей не предвидится, — вздохнула я. — Натка действительно числится в должниках?

— И несусветная сумма подтвердилась, — кивнул Таганцев, закидывая в рот эклер целиком. — Там просто детектив чистой воды, Елена Владимировна, — жуя, сообщил он.

— Душа моя, я тебе сейчас кофе на голову вылью, — разозлилась я. — Рассказывай!

— Есть, ваша честь! — дурашливо вытянулся в струнку Таганцев. — Рассказываю…

* * *

Я проснулась оттого, что мне приснился звонок будильника. Он именно приснился, потому что будильник мирно тикал на тумбочке, показывая десять утра — время, недопустимое для пробуждения, время, когда работа в суде уже вовсю кипит, когда я, намаявшись в пробках и выпив утреннюю чашку кофе с Димой или без оного — помощник иногда делал выбор в пользу зеленого чая, — должна разбирать дела и готовиться к судебным заседаниям, назначенным на сегодняшний день.

Сердце заколотилось, как молот…

Я вскочила.

И тут же рухнула обратно в постель. Вспомнила — сегодня никаких пробок, никаких дел и никаких заседаний. Сегодня суббота, а значит, будильник не зазвонил в семь, а затрезвонил в десять, да и то только в моем воображении.

Я блаженно закрыла глаза. Если бы меня спросили сейчас, что такое счастье, я непременно ответила бы, что счастье — это утро субботы, когда не надо вставать, краситься, смотреть, какая за окном погода, прикидывать, что надеть, брать зонтик или не брать, гадать, какой фортель выкинет сегодня моя машина — поедет, не поедет, — не надо вообще ничего…

Можно нежиться в полудреме сколько захочешь, ну, или почти сколько захочешь — пока в голову не придут, не прорвутся сквозь негу мысли о текущих делах и насущных заботах: голодающей в Англии Сашке, предстоящем ремонте и скрывающейся от коллекторов Натке…

Я больше всего на свете люблю эти минуты субботнего утра — пока ничего не пришло в голову, не вспомнилось и не озадачило.

Незаметно для себя я снова заснула, и мне приснился беззаботный приятный сон — мы с Сашкой мчимся в кабриолете вдоль моря, в синем небе светит яркое солнце, но оно не жарит так беспощадно, как жарило последний месяц в Москве, а нежно греет, смягчая прохладный ветер, который бьет нам в лицо и треплет непослушные волосы… Сашка говорит по-английски, но я отчего-то ее понимаю и тоже отвечаю на чистом английском.

— Мам, зачем тебе ипотека, у нас же есть шикарный дом.

— Какой дом?

— В пригороде Лондона, мам, ты забыла? Да вот же он!

Море неожиданно бесследно исчезает, появляется типично английский пейзаж — «в отдаленной дымке утопая, привиденьями деревья стали в ряд, чуть заметна дымка голубая, чуть заметные огни за ней горят»,[1] — и мы подъезжаем к средневековому замку.

— Зачем тебе ипотека, мам? Тут всем места хватит.

Мы с Сашкой, взявшись за руки, выходим из кабриолета — почему-то отчаянно-желтого, — входим в ворота замка…