Кредит доверчивости

Константин Сергеевич протянул ему огромную лапищу. Сенька, секунду подумав, вложил в нее маленькую ладошку. Они обменялись молчаливым крепким рукопожатием под любопытными взглядами Сенькиных одногруппников.

Лейтенант взгромоздил пацана себе на плечи и широкими шагами направился к машине. Натка едва успевала за ним.

— Ого! — восхитился Сенька. — Вот это высота, я понимаю! А ты галопом можешь?

Пришлось лейтенанту припустить галопом под Наткин хохот, потому что скачущий Таганцев — зрелище не для слабонервных…

Сенька нырнул на заднее сиденье, Ната села вперед.

— Он из меня веревки вьет, — весело пожаловался Константин, садясь за руль.

— А ты не вейся. Не поддавайся, в смысле. Что ты, детей не знаешь?

— Не знаю. Откуда мне знать-то?

— Тогда не показывай дурной пример в смысле гонки с мигалкой, — шепотом попросила Ната.

Таганцев кивнул и чинно поехал со скоростью сорок.

— Здесь шестьдесят вообще-то разрешено, — хмыкнул Сенька. — Потоку мешаешь.

Константин прибавил скорость и проворчал:

— Ну, что я говорил? Веревки вьет.

— А у тебя пистолет есть? — тоном паиньки поинтересовался Арсений.

— Какой же опер без пистолета? — усмехнулся Таганцев.

Натка с тревогой посмотрела на лейтенанта — разговор зашел в опасное русло, но, как предупредить Константина, чтобы он не углублялся в тему оружия, она не знала.

— А пострелять дашь?

— Сенька! — прикрикнула Натка на сына.

— Я в твоем возрасте тоже хотел пострелять, — вздохнул Константин. — А теперь вот… только в крайнем случае и, поверь мне, с большой неохотой.

— Значит, не дашь… — Сенька надулся и отвернулся к окну.

— Дам, — засмеялся Таганцев, поймав испуганный взгляд Натки. — Лет через… дцать! Когда опером станешь.

— Стану! — завопил Сенька. — Вы с мамой поженитесь, на пенсию пойдете, а я преступников ловить буду и вас кормить!

— От ни фига себе, распределил… — опешил Таганцев. — Хотя что-то в этих планах на жизнь есть… положительное, а, Наталья Владимировна?

Обернувшись, Натка отвесила Сеньке подзатыльник и, указав на панельную девятиэтажку, сказала:

— Вот здесь, пожалуйста, притормози.

Константин остановился с горьким чувством, что Натка сейчас уйдет, а он ей так и не сказал самого главного.

Сенька выскочил из машины и помчался к двум пацанам, играющим на детской площадке.

— Ну, спасибо, что подвез…

Натка приготовилась выйти, и… тут Таганцев решился.

— Нат, — он взял ее за руку. — Слушай… А поехали на рыбалку! Под Курск. Там все включено — костер, палатка и комары.

Натка посмотрела на него удивленно и улыбнулась:

— Только у меня тоже все включено.

— Ты Сеньку имеешь в виду? — засмеялся Таганцев. — Так это не обсуждается. Кто ж из меня веревки вить будет?

— Я тоже умею, но с Сенькой у нас получится лучше.

— Значит, согласна? — не поверил своему счастью Константин.

— Сень! На рыбалку поедем?! — высунувшись из окна, крикнула Натка.

— Поедем! — запрыгал радостно тот. — Только Кольку с Михой возьмем, я без них никуда!

Колька с Михой тоже запрыгали вокруг Сеньки с радостным гиканьем.

— От распределил так распределил… — растерялся Таганцев. — У меня палаток не хватит.

— Главное, чтобы комаров хватило, — засмеялась Натка и протянула ему руку. — На чай не зову, у меня дома бардак. Звони, лейтенант…

Он пожал ее маленькую теплую ладошку, потом рискнул — и поцеловал.

После заседания я, стараясь не смотреть по сторонам, чтобы снова не наткнуться взглядом на Говорова, направилась в свой кабинет.

Хотя уже конец рабочего дня, и можно ехать домой…

— Ну? И какой приговор? — спросил Дима, едва я открыла дверь.

— Не знаю, не расслышала, — пробормотала я, прекрасно понимая, какой идиоткой сейчас выгляжу.

— Пятнадцать лет Тишко и семь Максимовой, — бодро прозвучал у меня за спиной голос Говорова.

Я возмущенно обернулась и в упор уставилась на него.

…То есть когда я на него смотрела в зале суда и у меня земля уплыла из-под ног, и слух отказал, и голова перестала соображать, он, Говоров, спокойно выслушал приговор в здравом уме и трезвой памяти…

— Плевакин только что повторил. Специально для меня, — выдержав мой взгляд, уточнил Никита.

Дима, посмотрев на нас с недоумением, вздохнул и вышел, проявив, как всегда, сообразительность и деликатность.

— Чайник сейчас закипит, Елена Владимировна, и кофе есть, — напоследок сказал он, многозначительно улыбнувшись.

Мы остались одни.

Тишину нарушал шум закипающего чайника.

— Мог бы и позвонить, — сказала я и, не глядя на Говорова, достала из шкафа две чашки. — Кофе будешь?

— Я думал, ты сама позвонишь. Кофе не буду.

Такой ответ разозлил меня еще больше, чем с ходу озвученный приговор. Я спрятала чашки обратно в шкаф и выключила чайник.

— Зачем пришел тогда?

— Я могу уйти…

Его глаза потемнели от обиды, и он сделал шаг к двери, чтобы уйти — может быть, навсегда — из моей жизни.

Я понимала, что делаю ошибку, жалеть о которой начну сразу же, как только за ним захлопнется дверь, но все равно пожала плечами и равнодушно сказала:

— Иди.

Дверь захлопнулась, я осталась одна со своей глупой гордостью, со своими дурацкими принципами и старомодными убеждениями.