Кредит доверчивости

Ну и пусть, стараясь не зареветь, решила я. Лучше не делать ошибок, чем потом расхлебывать их ценой своего здоровья и нервов.

Разве я плохо живу?

Разве нам с Сашкой плохо живется?

На ипотеку пока не решились, но ремонт уже делаем — обои, линолеум, штукатурка, краска и плитка закуплены и лежат дома, занимая полквартиры и дожидаясь своего часа.

Зашел Дима, озадаченно посмотрел на меня.

— Все в порядке, Елена Владимировна? — поинтересовался он, хотя не имел привычки лезть ко мне в душу.

— Это как посмотреть. — Схватив сумку, я направилась к двери, но, прежде чем выйти, остановилась. — Дим… объясните мне, как юрист юристу, если вам женщина скажет, что с вами ловить нечего, вы сильно обидитесь?

— Сильно, — серьезно ответил Дима. — Скорее всего — навсегда.

— А если она потом извинится?

— Она должна правильно извиниться, — задумчиво произнес Дима. — Как-то так, чтобы я ей поверил.

— А как?

— Ну… с доказательной базой.

— Не дождется, — буркнула я и вышла, непозволительно громко захлопнув дверь.

Не дождется…

Я твердила себе это, прорываясь домой по пробкам, твердила, поднимаясь по лестнице и открывая дверь.

…В гостиной Сашка мазала клеем обои, а какой-то тип в пилотке из старой газеты ловко подхватывал длинное полотно, вскакивал на табурет и клеил его на стену. Он умудрялся почти все время находиться спиной ко мне, и я не разглядела его лица в полумраке гостиной, где отчего-то горела только тусклая настольная лампа. Впрочем, оно в любом случае мне не понравилось бы.

У Сашки в ушах торчали наушники, она приплясывала при каждом движении, беззвучно подпевая плееру, и моего появления на пороге комнаты не заметила.

Приехали, горько подумала я, любуясь на идиллическую картинку. Сашка все-таки привела бедного юношу, причем гораздо быстрее, чем я рассчитывала…

— Слушайте, кто-нибудь… Да придержите же мне обои внизу, а то криво наклею, — проворчал юноша голосом Никиты.

Я подскочила к нему и подхватила внизу обоину, чтобы она не уползла в сторону.

— А теперь воздух давай выгоняй. — Говоров резкими движениями стал разглаживать пузыри.

Я начала делать то же самое, хотя меньше всего на свете меня сейчас волновали эти самые пузыри.

— И сквозняк ни в коем случае устраивать нельзя, а то они опять появятся, — недовольно проворчал Никита. — А у вас тут изо всех щелей несет…

— Мам! — Сашка вытащила из ушей наушники и посмотрела на меня укоризненно. — Ты б хоть предупредила, что мы теперь не одни живем.

— В каком смысле… не одни…

— Лен… — Говоров шагнул вниз с табуретки, снял с головы газетную пилотку и смял ее в кулаке. — Ну, я просто подумал… Раз ты не можешь переехать ко мне, то я к тебе — легко.

Упрямое «не дождешься» всплыло в голове.

Чтобы не наговорить глупостей, я схватила новую полосу обоев и подала ему.

Минут десять мы молча клеили обои. Потом Никита слез с табуретки, вытер лоб рукавом и спросил:

— Знаешь, почему я не делаю тебе предложения?

— Почему?

— Потому что буду должен Машке тысячу евро. За сводничество.

— Вот блин… — Я даже поперхнулась от возмущения. — Это когда она успела тебя со своим прайс-листом ознакомить?

— Было дело… — вздохнул Говоров.

— Нам теперь такие траты ни к чему, — покачала я головой. — У нас ремонт.

— Вот и я говорю.

Сашка произнесла что-то по-английски.

— Что ты сейчас сказала? — насторожилась я.

— Женитесь тайно. Чтобы никто не знал, — перевела она.

— Вот это погружение, — восхитилась я.

— А жить-то как вместе? Тоже тайно?! — возмутился Никита.

— Ой, ну не знаю я, — отмахнулась от нас Сашка. — Тогда платите, если у вас все всерьез.

Мы с Говоровым переглянулись и расхохотались.

— Слушай, — сказала я. — Я-то с Машкой не спорила?

— Нет, — помотал головой Никита.

— Так вот, это я… слышишь, я делаю тебе предложение. А значит, ты ничего ей не должен.

— Гениально!

— Еще бы… Поработай с мое судьей.

— Тебе ответ-то мой нужен?

— Какой?

— Согласен ли я быть твоим мужем…

— А что, есть варианты?

— Нет! То есть да.

— Детский сад, — фыркнула Сашка и деликатно ушла на кухню, оставив нас наедине.

— Ты не понял — ответ мне не нужен. Я вынесла приговор. Обжалованию он не подлежит.

— Но последнее слово-то я могу сказать?

— Скажи, — согласилась я.

— Я люблю тебя, — прошептал Говоров. — Правда…

— Это лучшее последнее слово, какое я слышала.

Я обняла его, и мой поцелуй стал той самой доказательной базой, о которой говорил Дима.

Ему опять приснилась Лика.

В длинном розовом сарафане она словно парила над землей — призрачная, но очень реальная, — с сияющими глазами, нежным румянцем на щеках и распущенными белокурыми волосами, которые облаком обрамляли ее улыбающееся лицо.

Виктор ринулся к ней — как всегда, впрочем, когда видел Лику во сне, — и она, как всегда, отдалилась ровно на то расстояние, что он пробежал…

— Лика!

Он знал, что будет дальше, — она засмеется и растает.

Он так мечтал, чтобы она хоть что-нибудь сказала ему, но Лика только тихо, серебристо смеялась и превращалась в легкую зыбкую дымку.

— Лика-а! — закричал он изо всех сил и отчаянием, изматывающим его все время, что он прожил без нее, но — как всегда, не издал ни звука…