Крейсера. Ступай и не греши. Звезды над болотом

Присяжный поверенный Серебряный (имя и отчество которого я позабыл) славился в Петербурге своим виртуозным ловкачеством, служа не столько при весах Фемиды, сколько поклонением всепожирающему Маммоне, о котором еще в Новом Завете начертано как о злом духе, способствующем обогащению.

500 рублей он спрятал в карман сюртука с таким брезгливым видом, словно Довнар подсунул ему какую-то дрянь.

— Надеюсь, это лишь аванс, — напомнил Серебряный. — Итак, молодой человек, я весь к вашим услугам…

По изложении Довнаром сути вопроса о выселении Ольги Палем из столицы Серебряный изобразил на своем холеном лице важное глубокомыслие, свойственное мудрецам древности.

— Если дело было только «доложено», его всегда можно «передоложить», дабы в градоначальстве возникли инсинуации, в корне изменяющие прежний взгляд на этот вопрос. Сфера нашего воздействия неограниченна и… сколько вы мне дали?

— Пятьсот, — торопливо ответил Довнар. — Но в случае, если выселение Палем состоится, с моей стороны последует подношение вам роскошной коробки с сотнею лучших сигар.

— Но при этом прошу учесть, что фирма «Петит букет» меня не прельщает, я курю исключительно сигары фасона «Панетелас империалис»… Теперь напрягитесь, дабы подсказать мне те насущные мотивы, кои я мог бы развить в этом деле. Ведь для выселения из столицы требуются весомые факторы, дабы активно воздействовать на канцелярию столичного градоначальника… Надеюсь, она глубоко безнравственна и порочна?

— Кто? — очнулся Довнар, заговоренный адвокатом.

— Ну, вот эта… штучка. Как ее? Палем, кажется….

Довнар толчками приблизил свой стул к адвокату:

— Осмелюсь известить вас, — почти радостно сообщил он, — что в одесском притоне мадам Фаины Эдельгейм до сих пор хранится фотография Ольги Палем, что красноречиво доказывает прежний род ее постыдных занятий.

— Отлично, — одобрил его Серебряный. — Через одесскую полицию затребуем фотографию для приобщения ее к нашему делу, о котором никто не скажет, что оно шито белыми нитками. Но этого, увы, мало… Смелее, молодой человек, инкриминируйте в адрес этой отвратной особы.

Довнар даже перегнулся через стол, сообщая Серебряному зловещим шепотом — как нечто ужасное:

— К тому же она, простите, еврейка…

Серебряный сам был иудеем, но в таких делах, когда вопрос касается кармана, национальные и религиозные признаки можно отстранить, как мешающие служению великой правде — Маммоне.

— Что ж, на этом тоже можно сыграть, — изрек он. — Столица империи все-таки, согласитесь, не резиновая, чтобы под ее крышами умещались… всякие. Продолжайте, пожалуйста.

Если бы Довнар был умнее и проницательнее, он бы сразу заметил, что Серебряный высиживает цыплят из яиц, уже давно сваренных. Присяжный поверенный лишь изображает внимание, отрабатывая полученный аванс, а браться за выселение Ольги Палем никогда не станет. Довнар между тем воодушевился, признавшись в главном, что его мучило:

— Вы понимаете, ошибка молодости… порыв души и так далее. Все это вылилось в письмах, адресованных мною госпоже Палем, и я боюсь, что она использует этот факт против меня. Желательно было бы конфисковать у нее эти письма.

Серебряный имел связи в полиции, изъять письма не составляло труда, но он изобразил особую озабоченность:

— Ах, как вы были неосторожны! Разве можно оставлять женщинам документы о любви? Что вы хоть там ей писали?

— Обещал жениться…

— Кошмар! — выразился Серебряный. — Я, конечно, попытаюсь… Но это трудно. Очень трудно…

Обнадеженный в успехе, Довнар испытывал надобность в женщине, ради чего он и вызвал Ольгу Палем на свидание. Для этого он заранее снял номер в гостинице «Европа» у Чернышева моста возле Малого (Суворинского) театра.

Ольга Палем явилась на зов его плоти и старалась быть «вулканом страстей», втайне надеясь, что своим телом привяжет Довнара к своей душе. Она, это понятно, не могла знать, какую подлость замышляет против нее Довнар, и на другой же день отправила ему записку, которую даже сейчас (столетие спустя) мне было очень больно читать.

Вот она, эта записка: «Милый, я так счастлива, я так много и жадно надышалась тобою вчера…»

Довнар эту записку с хохотом показывал Панову:

— Видишь? Я же говорил, что она без ума от меня… дура!

— Конечно, дура, — согласился Панов. — Но и ты, братец, нисколько не умнее ее…

* * *

12 февраля 1894 года владелец меблированных комнат господин Сыросек был страшно перепуган, когда в его тишайшие владения вдруг с гамом и топотом сапог вломилась полиция.

Агент сыскного отдела Красов потребовал:

— Проводите в комнаты госпожи Палем.

— А что случилось?

В этот момент Сыросек решил, что Ольга Палем хитрущая террористка, которую давно ищут, и сейчас у нее под подушкой найдут страшную черную бомбу для подрыва устоев самодержавия, доселе, слава те, господи, еще нерушимых.

Красов приступил к исполнению обязанностей:

— Мадам, не заставляйте нас проводить обыск по всем правилам. Все раскидаем, все разроем, перину вспорем, обои от стенок отдерем. Лучше сами верните письма Довнар…