Крейсера. Ступай и не греши. Звезды над болотом

Придя домой, секретарь долго шарил бадьей в колодце, распугивая виснувших на срубе лягушек. Зачерпнув воды, жадно напился, вздыхая при этом шумно — как лошадь. Ввалившись в свое убогое холостяцкое жилье, сидел на лавке, не зажигая света, тяжело вздыхал. Было ему сейчас нелегко.

Наконец взял себя в руки. Затеплил огонь. Посуду сдвинул на край стола… Да. Все эти годы прожиты им бесполезно.

Как последний дурак, больше всех пил, больше всех орал и буянил. Теперь — баста! Хорошо, что хоть не до конца испохабил душу. Еще тепло в груди и нежно на сердце. Он полюбил — и обязан доказать женщине, что достоин ее любви. Она ведь, это верно, чистая и святая… она умная… она все понимает.

А может, и не даром прошли эти годы? Напротив, он узнал здесь много такого, что… пусть-ка теперь поберегутся его. Хотелось бы разворошить это болото. Посуда мешала даже на краю стола. Переставил ее на лавку. Сел. Начал так:

«Как живет здешний крестьянин? Живет, как и везде проживает: день за днем — к смерти ближе. Но дело в том, что…»

В окно потянуло сладковатым дымком — где-то вдали начинали гореть леса. Мутное желтоватое зарево постепенно наполняло неяркие полуночные небеса русской захолустной окраины.

Стесняев вернулся из дальней поездки оживленный, внутренне ликующий, жениховствующий. Долго бродил под окнами, распевая разные местные глупости:

Ты пустила сухоту
По моему по животу,
Рассеяла ты печаль,
И меня тебе не жаль…

Эльяшева распахнула окно:

— Не вой! И без тебя тошно…

Успех в коммерческих делах придает человеку уверенности в своих силах. Наглость людская зачастую прямо пропорциональна росту кошелька. Стесняев проник к своей хозяйке — кавалером:

— Очень уж вы образованная, Катерина Ивановна. К вам, языка не поскоблив, и подойти боязно. Без вас, истинно, мы от дикости совсем было уже ощетинились и, можно сказать, без просвещения этого самого ошалели в полной мере. Но, с вами поговорив, и я хочу возлегать умом к таинствам любви.

— Дурак же ты, Алексей… ой и дурак!

— Вы меня, — ответил Стесняев, — и далее дураком считайте. Тем приятнее мне будет в конце концов умным оказаться. А сейчас я вот книжку одну читаю… Занятная катавасия была с прынцем Доном Жуаном. Примерно и я в таком же положении нахожусь, как прынц этот.

— Ну-ка разрисуй мне свое положение.

— Пожалте! Он ее любит, и от страсти ужасной у него в грудях стеснение началось, а обратной склонности заметить не может.

— На этом сегодня и закончим, — решила Эльяшева. Стесняев поклонился ей:

— Как угодно. А только извините за проговорку мою. Эх, Катерина Ивановна! — запечалился Стесняев. — Не туда вы смотрите своими прекрасными глазками. Вам бы мужа, пекущегося о вас, а не пьяного горлопана, который бить вас станет…

Она поняла, в чей огород камни летят, и ответила кратко:

— Вон!

На улице ей встретился почтмейстер Пупоедов, запричитал что-то угодливо и подобострастно. Прошла мимо, сухо кивнув в ответ. Постучала в двери дома Вознесенского — никто не отозвался, и она, толкнув дверь, шагнула за порог.

Она была здесь не впервые. Вознесенский спал, скинув только сапоги, и через рваные носки она видела его большие растопыренные пальцы с твердыми желтоватыми ногтями. А праздничный фрак секретаря, завернутый в холстину, болтался под самым потолком, распяленный на палках, напоминая пустое выпотрошенное чучело.

Решила не будить его. Присела на лавку и долго не знала, куда сложить перчатки и шляпу. Кругом — пыль, грязь, запустение.

Потянулась к столу, взяла мелко исписанный лист, надела пенсне.

Вознесенский писал:

«…у нас редко встретишь унылые лица: здесь почти всем весело. Да и чего нам не веселиться? Чуть ли не каждый день приходится пить даровое вино — то за дозволение открыть новый кабак, то за приказание прикрыть сельскую школу.

Вот, когда было предложено уступить земли под огородничество, наш кабатчик обратился к крестьянам:

— Да куды вам эти огороды! Лучше полведра водки у меня возьмите…

— А что, братцы, — толкуют иные, — коли ён вина сулит, так и напишем, что нет земли у нас под огороды. Как-нибудь проживем, да зато сейчас похмелимся.

— Родимые, два ведра водки не пожалею! — орет кабатчик. — Только составьте приговор от обчества, что не желаем, мол, на огородах копаться.