Крейсерова соната

Началась операция устрашения. Крокодилов направлял телекамеру в ряды, вдоль которых шли террористы, лапали женщин, вырывали у них из ушей серьги, выламывая пальцы, сдирали перстни, сволакивали с рук дорогие часы, выхватывали из карманов мобильные телефоны. Все это швырялось в мешок, который быстро наполнялся и тяжелел. При этом камера фиксировала испуганные лица, разбитые в кровь губы, окровавленные мочки ушей.

Крокодилов шел, приговаривая:

– Жестче, жестче работай!..

Объектив приближался вплотную к женщине, которую затащили в артистическую. Несколько мужиков, не снимая масок, по очереди насиловали ее… Выпученные от ужаса и страдания женские глаза… Ее голые разведенные колени… Худые ягодицы чеченцев… Их гибкие, как у ящериц, крестцы… Слюнявые сквозь прорези масок, захлебывающиеся губы…

– Дубль!.. – приказывал Крокодилов. – Вы кто, боевики или муфтии?..

В соседней комнате, превращенной в туалет, камера снимала присевших на корточки, стыдящихся своего позора женщин, опорожнявших переполненные мочевые пузыри. Тут же, стыдливые, лицом к стене, мочились мужчины-заложники.

Крокодилов понукал оператора:

– Струйку, струйку возьми!.. Дамочку покажи во всей прелести!..

В костюмерной чеченцы в камуфляже избивали танцоров, игравших ОМОН:

– Какой ОМОН, говоришь?.. Тверской, говоришь?.. Челябинский?.. Нарофоминский?.. Это вам за зачистки!.. Это вам за блокпосты!.. За Гудермес!.. За Ведено!.. – они били артистов прикладами.

Другие танцоры, игравшие «лимоновцев», испытывая «синдром заложника», желали заслужить милость мучителей, поощряли чеченцев:

– Всыпьте им хорошенько!.. Они нас на сцене били не понарошку!..

Но чеченцы начинали дубасить и их.

Зал был поражен ужасом. Все сидели вжавшись в кресла. В проходе бегала заминированная морская свинка, в поясе шахида, на котором мигали красные огоньки. Все следили за ней, ожидая, что свинка рванет.

К Ане приблизился оператор с камерой, навел яркий луч.

Крокодилов понукал оператора:

– Бери крупный план, дурила…

Чеченец в маске, дождавшись сигнала Крокодилова, схватил Аню за горло и прорычал:

– Ну ты, блядь, пошли!.. Насиловать будем!..

Аня ахнула и потеряла сознание, не видела, как жадно камера озирала ее безжизненное лицо, полуобнаженную грудь, по которой шарила грубая рука с золотым браслетом.

По Москве, наблюдавшей миллионами обезумевших глаз прямой репортаж из «Голден Мейрер», поползли панические слухи: говорили, что захвачен Кремль и Президент убит в рукопашной, защищая от иноверцев вход в Успенский собор; другие утверждали, что взорван секретный реактор Курчатовского института, размещенный в огромной голове-памятнике великому ученому, и ядовитое облако, своей формой повторяющее бородатую голову ядерного физика, движется к центру столицы; третьи рассказывали, что сами видели входящий в город авангард талибов, проделавших марш-бросок от Кандагара к Воробьевым горам; четвертые объясняли случившееся происками Лимонова, который бежал из тюрьмы и тайно вернулся в Москву.

Повсюду начались паника и демонстрации. Разрозненные группы граждан появились на главных проспектах с транспарантами «Да здравствует великий чеченский народ, строитель свободной России!», а также – «Вернем Курилы чеченцам!».

Ряд крупных либеральных политиков, еще не застреленных при невыясненных обстоятельствах, сделали заявление с требованием немедленно вступить в переговоры с террористами, выполнить все их требования, ради все той же пресловутой «слезы ребенка», которую разглядели на лице плачущей малолетки, игравшей возлюбленную Лимонова.

Модельер, хохочущий, с ярким румянцем, отбрасывая на плечи черные как воронье крыло пряди, пил жадными глотками «Чинзано», указывал бокалом на экран, где либеральный политик, ведущий свое происхождение от немцев и не оставлявший мечту хотя бы в глубокой старости, перед смертью, стать Президентом, делал заявление: «Пусть Президент, если он лидер нации, отправится в этот решающий час в „Голден Мейер“ и обменяет себя на заложников!.. Что касается меня, я готов!..».

Модельер обращался к Счастливчику, который, услышав заявление либерала, выглядел подавленно:

– А вот мы сейчас и посмотрим, кто нам друг, а кто враг! Побегут, суки поганые, предлагать себя в «Голден Мейер»!

И он был прав… К Дворцу, уже окруженному войсками, сквозь оцепление солдат и милиции, протискивались роскошные лимузины с «мигалками», в которых именитые люди, желая стать еще более именитыми, отправлялись на переговоры с чеченцами, полагая, что подобным геройством добьются в народе еще большей любви и признания.

Первым подкатил упомянутый либерал из немцев, перед поездкой долго выбиравший костюм: старался быть чопорно– строгим и траурным, в соответствии с трагизмом происходящего, и одновременно – по бытовому небрежным и растрепанным, как если бы страшное известие застигло его врасплох. В итоге он облачился в черный фрак, поверх которого небрежно набросил махровый банный халат, подкатил к оцеплению, предъявил депутатский мандат, был немедленно пропущен ко Дворцу.