Крематор

— Конечно, пан доктор, — отозвался пан Копферкингель, — но такой я человек. Я делаю анализы ради очистки совести. Для меня было бы ужасно узнать, что я, не дай Бог, заразил свою жену. Я не пью, не курю, но наградить ее этим… Я бы тогда застрелился!

Тут пан Копферкингель вспомнил о Прахарже с четвертого этажа, который, к сожалению, пьет, и о его жене, которой он сочувствовал, и об их Войтике — как бы тот не унаследовал увлечение спиртным… Потом он сказал:

— Наш Мили, пан доктор, то и дело уходит из дому. Не понимаю, откуда это в нем, мы с женой такими не были. Боюсь, как бы вскоре нам не пришлось опять искать его с полицией, как в тот раз, когда его занесло в Сухдол и он вздумал заночевать там в стогу. Я очень рад, пан доктор, что он дружит с вашим Яном. Когда они вместе, то я знаю, что они не дальше чем у моста или перед домом — смотрят на машины. У Мили есть даже такая игра: он делит машины на цветные, зеленые и белые; зеленые — это военные и полицейские, а белые — санитарные, «Красный крест», как я их называю, небесные, для ангелов. А ваша машина синяя, то есть цветная… Я правда рад, что они с Яном дружат. Бродяжничать сейчас опасно. В пограничных областях, насколько я слышал, объявлено чрезвычайное положение, а в Нюрнберге, говорят, был съезд национал-социалистов, на котором выступал Гитлер и угрожал нам… кто знает, что нас ждет! Пан доктор, я боюсь… — сказал Копферкингель, а про себя подумал: «Боюсь, совсем как пан Заиц, все это для многих людей может обернуться адом…»

— Не бойтесь, пан Копферкингель, не стоит, — улыбнулся врач. — Насилия никогда не хватает надолго. На короткое время насилие может победить, но не оно творит историю.

Пан Копферкингель облегченно вздохнул, а врач добавил:

— Люди не вечно будут терпеть насилие. Людей можно запугать, загнать под землю, но надолго ли? Ведь мы живем в цивилизованном мире, в Европе двадцатого века! Насильники, пан Копферкингель, в итоге всегда бывают биты. Взять то же наше пограничье. Чехословацкое правительство объявило чрезвычайное положение — и весь этот немецкий заговор разом рухнул… А-а, вы глядите на картину…

— Я гляжу на нее уже много лет, — спокойно улыбнулся Копферкингель, — но всегда словно впервые… Что на ней, собственно, изображено, пан доктор? Кто эта красивая розовощекая девушка в черном платье… и почему усатый молодой человек тащит ее из спальни?

— Это длинная история, пан Копферкингель, — улыбнулся врач и присел к столу. — Картина передается в нашей семье из поколения в поколение. Родом мы из Венгрии, и предки наши жили в Прешпурке, нынешней Братиславе. По семейной легенде, в восемнадцатом веке один из них — вон тот седобородый старик на картине — женился на поразительно красивой молодой женщине, которую захотел похитить венгерский граф Бетлен. Но муж защитил ее, что тут и изображено. Это похищение. Вот почему женщину тащат из спальни… — улыбнулся врач.

— Муж защитил ее, — повторил пан Копферкингель. — Похищение не удалось.

— Не удалось, — кивнул врач. — Я же говорил вам, насильники всегда бывают биты.

— Это настоящая живопись, — оценил пан Копферкингель. — И кто же тот мастер?

— Он неизвестен, — покачал головой врач, — картина не подписана. Может быть, автор решил скрыть свое имя, ведь у него выступает насильником граф Бетлен, а спасителем — еврей… Мы, Беттельхаймы, евреи, а евреев, пан Копферкингель, преследовали во все времена… Художнику такая трактовка могла грозить неприятностями.

Пока доктор Беттельхайм заполнял карточку, пан Копферкингель не мог отвести глаз от красавицы на картине, теперь-то он понимал смысл этой сцены: неудачное похищение. И вдруг он почувствовал, что запутался и не знает, кого жалеть больше — красивую розовощекую девушку, ее старого мужа-спасителя или знатного похитителя, у которого ничего не вышло. А потом он вспомнил пани Струнную, которую недавно сжигал, и пани Лишкову, уборщицу, которая выглядела в последнее время печальной, вспомнил дочь пана Голого, розовощекую красивую девушку в черном платье… подумал он и о пани Прахаржовой, жене несчастного пана Прахаржа с четвертого этажа, и еще о нескольких знакомых женщинах… и наконец посмотрел на доктора.

— Ну что же, пан Копферкингель, — вставая, сказал тот, — если опять надумаете — заходите. А сын у вас — славный мальчик, и не тревожьтесь вы, что, мол, он бродяжничает. Это возраст. Все мальчишки его возраста любят различные романтические приключения, тут ничего не поделаешь. Я, например, когда мне было пятнадцать, бегал за солдатами, маршировавшими мимо нашего дома в Братиславе на стрельбище за городом. Да, а как ваша супруга, пан Копферкингель? Иногда она мне кажется грустной, может, она на что-то жалуется?

Пан Копферкингель оторопел. Лакме кажется грустной? Лакме на что-то жалуется? А он и не заметил!