Кремлевские призраки

В один из вечеров, когда начальник уехал по делам, странный авантюризм, заставляющий Ирочку совершать непонятные поступки, завел ее в дальнюю часть здания, где почти никто не ходил, где привычно висела пыльная тишина. Она медленно шла по коридору. Мягкие туфли скрадывали звук ее шагов. Она не мешала тишине. Она была ее частью… И вдруг подозрительные звуки. Будто голоса. Едва слышные. Они доносятся из-за большой двери, за которой зал для заседаний. Один из многих в этом здании. Ирочка осторожно приближается к двери. И в самом деле, за ней кто-то разговаривает. Ирочка наклоняется к замочной скважине.

Сначала ей кажется, что за дверью лишь полутьма, наполненная легким свечением, сквозь которую ничего не разглядеть. Потом она видит в каком-то неверном свете пожилого лысого мужчину, весьма похожего на Хрущева. Он говорит:

– Почему вся слава Ленину и Сталину? Почему все им? Их почитают, их ругают. Величайшие гении – они. Величайшие злодеи – тоже они. Это нечестно. В конце концов, кто устроил оттепель? Кто дал людям надежду? Кто пытался хоть что-то изменить? Я. Ну, еще Юрий Владимирович. Так что мы с Юрием Владимировичем тоже заслужили.

Сидящий рядом пожилой мужчина с большой залысиной гордо покашливает.

И тут раздается еще один голос, невнятный, спотыкающийся:

– О каких заслугах вы говорите? Странная точка зрения, Никита Сергеевич. – Ирочке не видно, кто говорит, но голос невероятно напоминает брежневский. – Вы испортили то, что было сделано до вас. И правильно вас освободили от занимаемой должности. Вам надо было только убрать излишнюю строгость. А вы на что замахнулись? На основы.

– Я бы на вашем месте молчал, – назидательно произносит Хрущев.

– А мне стыдиться нечего, – уверенно возражает голос Брежнева. – Я всегда исходил из самого гуманного лозунга: Живи и дай жить другим.

– Да что вы несете? При вас все разрушилось. Вы просрали великую страну. После вас бесполезно было спасать. Поэтому у нынешних и не получается. А вы: нечего стыдиться.

– Отчего же многие до сих пор с такой теплотой вспоминают те годы? Не отрицаю, с колбасой были проблемы. Но не колбасой единой жив человек.

Тут начинает говорить еще один дряхлый старик, который тоже виден Ирочке. Он похож на Черненко.

– Совершенно с вами согласен, Леонид Ильич, – звучит его прерывающийся голос. – Особенно в той части, где вы о Сталине. Следует признать, что отдельные перегибы тогда случались, но жизнь была наполнена смыслом. А что сейчас? Жизнь ради сытости, ради денег? Отсутствие достойных целей? Пустое, никчемное существование. Вот почему важно было продолжить дело Сталина. Рано или поздно это поймут. Это оценят.

– Народу строгость нужна, – произносит тот, кого назвали Юрием Владимировичем. – Он строгость любит. Но и начальников нельзя распускать. Нынешние начальники творят что хотят. Всю страну растащили по карманам. На все плюют. Ничего не боятся. А народ опять нищий. Это плохо. Обездоленным что социализм, что капитализм. Им не до веры в светлое будущее. Борису Николаевичу пора это понять. Спешным указом тут не обойдешься.

Ирочка вдруг понимает – это Андропов. Ну, как бы он.

– Застой, застой, – сердито ворчит Черненко. – Критикуют. А сейчас лучше? Прав Леонид Ильич: и сами жили, и другим давали. А сейчас только сами хотят жить. Только самим все забрать. Никакого гуманизма. Я так скажу: при социализме было лучше.

– Дело вовсе не в социализме или капитализме, – назидательно говорит тот, который Андропов. – Дело в людях. В их мыслях, поступках. Темные страсти, пороки правили тогда, правят и сейчас. Убивали, грабили, насиловали всегда не идеи, а люди.

В конце коридора, за Ирочкиной спиной, слышатся четкие шаги.

– Кто-то идет, – испуганно говорит Черненко.

Все прислушиваются.

– Да, кто-то идет, – соглашается Андропов.

Силуэты в замочной скважине исчезают, потом опять появляется Хрущев.

– И все-таки, почему вся слава им? – обиженно вопрошает он и вновь исчезает, будто растворяется в полутьме.

Ирочка распрямляется, в смущении ожидает подходящего человека. Это охранник – она видела его много раз.

– Что вас потянуло в эти края? – лениво спрашивает он.

– Голоса услышала. Там кто-то есть.

– Быть того не может.

– Честное слово, я слышала. – Ей стыдно сказать, кого она углядела в замочную скважину.

– Сейчас проверим, – спокойно произносит он, гремит ключами, выискивая нужный, потом вставляет ключ в замочную скважину. Сочно, с удовольствием клацнув, ключ открывает дверь. Охранник входит внутрь. Света, проникающего с улицы, достаточно для того, чтобы увидеть – в зале ни единой души. Охранник включает свет, испытующе смотрит на Ирочку.

– Послышалось, – виновато говорит она.

– Такое здесь бывает… – Он смотрит на нее с хитрым прищуром. – Завтра днем вы что делаете?

– Работаю.

– Жаль. У меня выходной. А вечером?

Ирочке подобный поворот не по душе.

– Вы женаты? – сухо спрашивает она.

– Женат. Какое это имеет значение? Вы ведь не замужем.

– Имеет, – говорит она и, состроив строгое лицо, оставляет охранника в одиночестве.