Кремлевский детектив. Красная площадь

– Я ж тебе говорил: после такого ливня лисички в лесу должны быть, – приседая на корточки возле ближайшей рыжей шляпки обратился он к отсутствующему сержанту. – Вот сейчас вернемся, зажарим их с лучком и схарчим под водочку… Ведь сто раз тебе повторяли: не спорь с командиром! Параграф первый: командир всегда прав. Параграф второй: если командир не прав, смотри параграф первый…

Эта натужная тирада показалась ему самому донельзя фальшивой и неуместной. Вокруг не было никого, кого она могла бы обмануть, за исключением самого Твердохлебова, а чтобы обмануть себя, ему следовало придумать что-нибудь похитрее.

Раздвинув влажный мох, он срезал лисичку, потом еще одну и еще. Лисички, как обычно, росли кучно, продолговатой дугой. Убедившись, что нашел и собрал все, Иван Алексеевич заглянул в лукошко. Грибов было маловато для того, чтобы хвастаться добычей, но в самый раз, чтобы нажарить средних размеров сковородку и хорошенько перекусить. Он любил жареные грибы: их вкус напоминал о детстве и недурно разнообразил скудное меню живущего на скромную пенсию вдовца. Кроме того, бродя по лесу с лукошком, Иван Алексеевич успокаивался и приходил хотя бы в частичное согласие с окружающим его миром.

В лесу ему было лучше, чем в дачном поселке, а на даче – лучше, чем в городе. Поселок был старый, малолюдный и, что называется, не престижный. Добрая половина домов в нем пустовала, а те, что не пустовали, были заняты вполне приличными, с точки зрения Ивана Алексеевича, людьми – такими же, как он, военными пенсионерами, их женами или, на худой конец, взрослыми детьми. Были здесь и пришлые люди, в разные времена купившие себе дачи по относительно низким ценам; кого здесь отродясь не водилось, так это мусульман – тех, кого Иван Алексеевич поголовно, без разбора именовал душманами или просто духами. Он и из города-то сбежал не просто так, а от греха подальше, чтобы однажды, очнувшись от короткого, яркого сна наяву, не обнаружить себя стоящим посреди людной улицы над свеженьким трупом какого-нибудь ни в чем не повинного таджика или узбека. Впрочем, «ни в чем не повинный» – понятие растяжимое. Если упомянутый таджик, он же узбек, за всю свою жизнь не убил ни одного русского солдата, так это только потому, что ему не представилось удобного случая. Сложись судьба данного таджика (или узбека) чуточку иначе, он с наслаждением взял бы в свои коричневые лапы не мастерок или валик для краски, а старый добрый АКМ и занимался бы не строительством и ремонтом особняков «новых русских», а отстрелом мальчишек, призванных на срочную службу.

Умом Иван Алексеевич понимал, что, наверное, не прав, но предпочитал на всякий случай держаться от «духов» подальше, потому что после давней контузии далеко не всегда был в состоянии следовать голосу рассудка. Он полагал, что это все от расшатавшихся за восемь лет войны нервов. Увы, врачи считали иначе, и со временем Твердохлебов перестал с ними спорить: в конце концов, должны же эти коновалы хоть за что-то получать деньги!

Врачей Иван Алексеевич Твердохлебов, мягко говоря, недолюбливал – может быть, не так сильно, как мусульман, но тоже изрядно. Причин тому было несколько, и Иван Алексеевич ничуть не затруднился бы перечислить их все по порядку, даже будучи разбуженным посреди ночи.

Во-первых, он не любил врачей за то, что те несколько раз подряд спасали ему жизнь. То есть, когда спасали, он был им благодарен, потому что не знал, дурень, КАКУЮ жизнь они ему сохраняют. Если б знал – перегрыз бы глотку первому подвернувшемуся под руку извергу в белом халате, отобрал бы у кого-нибудь скальпель и быстренько вскрыл себе сонную артерию.

Во-вторых, именно они, добрые айболиты, записали его в психи и комиссовали, прилепив позорную инвалидность. Именно с этого, по твердому убеждению Ивана Алексеевича, начались все его беды. Запись в истории болезни – чепуха, но ведь они, мерзавцы, ухитрились убедить всех вокруг, даже жену, в том, что он, Иван Твердохлебов, – ненормальный!

Жена умерла именно из-за этой уверенности, в этом Иван Алексеевич не сомневался ни минуты. Она до последнего скрывала свою болезнь, не желая его волновать, а потом, когда делать вид, что ничего не происходит, уже не осталось сил, тихо угасла в течение какой-нибудь недели. У него осталась квартира, дача и мотоцикл; даже продай он все это и последнюю рубашку в придачу, денег на операцию все равно не хватило бы, но, пребывая в блаженном неведении, он ДАЖЕ НЕ ПОПЫТАЛСЯ! А эти коновалы, в свою очередь, до самого последнего момента скрывали от него свое бессилие.

Интересно получается: за деньги можем, а без денег – увы, увы… Клятву Гиппократа они давали, сволочи…