Смежив веки, разведчик погрузился в личные думы. Пытался понять, почему едет Париж. Отдых в Комо не задался. Рак вновь вернулся. Зачем он решился помочь семье Красько, потратив последние дни относительно хорошего самочувствия? Вероятно, его вновь ждет курс химиотерапии, если не операция. И тут пришло откровение: ему НУЖНО сделать хоть что-то малое, пытаясь остановить преступников. Филантропом себя не ощущал, просто ненавидел смерть. Угрозу своей скорой (надо быть реалистом) кончины устранить было не по силам. Так хоть вывести из-под угрозы еще недавно чуждых для него людей.
Алехин не страшился физической смерти. Знал, мир не заметит её, родные свыкнутся с его уходом. Потому и отправил их подальше. Ну, жена будет горевать, ну, сын иногда вспомнит. Матвей не испытывал иллюзий относительно своего скромного места среди миллиардов живущих, а тем более – среди десятков миллиардов усопших. Его дела не переживут задумавшего их мозга и совершившего их тела. Не останется шедевров, с которыми люди грядущего станут связывать его имя. Никто не прочтет о нем в книгах. Только ему наплевать.
Боялся совсем другого. Того, что исчезнет то чудо, которое ежесекундно видят глаза, слышат уши, осязают руки. Что пропадет этот чудный запах левкоев, даруемый духами Виктории. Ужасала перспектива не ощущать ничего, не чувствовать близости никого. Не обнять вновь жену, не пожать руку другу. Исчезновение окружающей жизни – вот, что ужасало. Не будет даже пустоты и тишины!
Он бы даже смирился с тем, что сердце не бьется, что легкие не дышат. Пусть замрут мышцы, и прекратится движение. Как сейчас. Так бы лежал и лежал, глядя в небо, прислушиваясь к шуршанию муравьев в траве, чувствуя дуновение ветерка на щеке.
Но нет! Энтропия заберет всё: сначала его, затем других, как она всегда делала и делает. Затем пропадет целиком этот мир, затем иные миры. Их обитатели – разумные и не очень – утратят возможность соприкасаться с чудом Жизни. Тогда не станет и её самой.
Мимолетный сбой в самоконтроле позволил выскользнуть на поверхность подленькому сомнению: «Честен ли ты сам с собой, братец? Уж, больно красиво формулируешь!» Человек прикинул: «Нет, не лгу себе, во всяком случае, осознанно». Только правдив ли ответ? Или философские рассуждения лишь прикрывали панический страх перед личной смертью?
Не имея сил спасти себя, надо спасти хоть кого-то: маленького Марка, его мать (Элен или Викторию?) и отца. Служба в разведке научила защищать Родину, семейная жизнь – жену и сына. Человек – животное с привычками. Разведчик – зверь с оперативными привычками. Они и влекли Матвея в Париж, но там дорога не закончится.
Мозг женщины имеет больше нейронных связей между полушариями, потому лучше использует оба типа мышления: левым мыслит логически, правым – интуитивно. У мужчины больше нейронных связей между передним и задним участками мозга, в силу чего более настроен на восприятие и на согласованные действия. Хочешь научиться кататься на лыжах – родись с пенисом. Хочешь понять собеседника – нужно эмоционально вовлекаться в общение и внимательно слушать – имей влагалище.
Виктория не сразу, но считала спутника. Поначалу героический поступок в бассейне застилал ей очи, затем выяснилось, что Алехин куда-то пропал на ночь и уже на следующий день преступника нашли мертвым. Затем по его протекции появился обаятельный карабинер, и теперь она приехала с Матвеем в Париж. По дороге тот тонко влезал ей в душу, и женщина почти решилась ее открыть, но вовремя сообразила, что имеет дело со страшно злым человеком, уже подмявшим под себя Красько и Лену. Хотя зная сестру, можно предположить, что сверху была та, а не пожилой чекист.
Теперь оставалось спрятать от него самое дорогое: тайну рождения Марка и участие Руслана в истории с
Глава 33
Помощь
Муса не открывал глаз, хотя проснулся. В темной комнате вновь прокрутил послевкусие от последнего сна: ему удалось убить всех, но один остался жив, и это – провал. Усилием воли попытался восстановить цепочку образов, рожденных подсознанием – получилось плохо. Всплыл только обрывок, точнее картинка: бык с окровавленными рогами и мальчик, бесстрашно стоящий перед ним в невинном неведении. Глаза у него толи голубые, толи зеленые. Стоит и смотрит, смотрит и стоит. Террорист зажмурился, напрягся, и еще фрагмент: будто объектив камеры наклоняется, выводя ребенка из фокуса, и вот уже видны ботинки оператора. Вернее не ботинки, а копыта! Окровавленные! – Это то, что видит бык! И вдруг наклон ускоряется, и объектив утыкается в землю. Тотальная чернота.