Кремлевский клад: Cosa Nostra в Москве

Первый год Черкизов работал в Кремле на подхвате. Никаких контрактов сам не подписывал, в офисе не сидел, а по привычке сам вкалывал на ремонте первых корпусов. Все изменилось после того, как управделами взял его в ознакомительную поездку по дворцам Европы. Версаль, Фонтенбло, Ватикан… Черкизов вернулся оттуда другим человеком, – и внутри, и по своему новому положению. На разворачивающейся стройке реставрации Большого кремлевского дворца Черкизову было доверено заниматься деревом.

Дерева тут было очень много: сотни высоченных оконных рам и дверей из Германии, тысячи квадратных метров паркета из Италии. Наборный паркет с инкрустацией из 26 пород ценного дерева, – тоже из Италии, а именно – из Флоренции. Не всем заведовал Черкизов, но достаточным, чтобы итальянские подрядчики, при встрече с ним, расшаркивались и лебезили.

К этому времени Черкизов не столько знал, сколько чувствовал все схемы, по которым могучие денежные потоки отводились по сторонам и по карманам. Он никогда не был особенно жаден, или охоч до богатства или роскоши, но у него появилось некоторое любопытство к большим деньгам, а потом и «спортивный» интерес. Возможности начали появляться сами, без малейших усилий с его стороны. Подрядчики, а их было у него до десятка, то ли сами были такими «порченными», то ли считали всех здешних чиновников именно такими. Поэтому их намеки были очень прозрачными, а суммы, по понятиям молодого Черкизова, – фантастическими.

Свои два миллиона долларов «отката» Черкизов сумел получить от итальянских подрядчиков, почти не поделившись даже со своими вышестоящими. Это было трудно, но важно для Черкизова, и вовсе не из жадности. Он не верил с самого начала, что их воровство с «откатами» никто потом не раскопает. Ему вовсе не хотелось возвращаться на свою родину, да еще на другую сторону от колючей проволоки. Поэтому ни одна его итальянская лира, ни один его американский доллар не пересекли тогда российскую границу. «Откаты» зачислялись только на зарубежные счета, открытые только на имя его жены.

За два года реставрации дворца Черкизов ближе всего сошелся с итальянским подрядчиком – краснодеревщиком из Флоренции. Сколько было вместе выпито за это время тосканского кьянти и русской водки! Но только в конце работ, когда стены дворца уже сияли золотом, а паркетные полы лаком, между ними состоялся внешне незначительный, но очень важный для последствий разговор. Флорентийский паркетчик попросил Черкизова посодействовать в получении разрешения у кремлевских музейщиков на обмер стен и куполов. Но не дворца или корпусов, где они работали, а Успенского собора Кремля, постройки пятнадцатого века, прекрасного здания времен Ренессанса, усыпальницы патриархов, – не имеющего никакого отношения к реставрационным работам.

– Очень пожалуйста, Леня, – говорил Черкизову флорентинец, – нам это очень нужно, это для истории, это ради уважения: ведь его построил наш земляк.

Слегка удивившись и пообещав, Черкизов в тот же день «провентилировал» этот вопрос со знакомым музейщиком, а вечером и сам навел справки по Большой энциклопедии и туристским буклетам. Так он впервые узнал фамилию архитектора и инженера из Италии, Аристотеля Фьораванти, творца Успенского собора. Удивительная судьба этого человека, жившего полтысячелетия назад, самым необыкновенным образом окажется связанной с его личной, и приведет через двадцать лет к трагической и кровавой развязке.

Но тогда Черкизов особого значения всему этому не придал, договорился с комендантом и музейщиком-хранителем Собора, и запросто, по телефону, сообщил об этом флорентинцу. Задерганный делами по сдаче объектов, он забыл обо всем, и только через неделю ему напомнили об этом. Его нашел тот самый музейщик, отозвал в сторону и вполголоса спросил с явной тревогой:

– Почему ваш итальянец простукивает наши стены?

– Он их измеряет… Он просил только это.

– Он стучит по стенам! Много стучит и мало меряет. Что он в нашем Соборе ищет? Я потребовал, чтобы он немедленно прекратил. Но из уважения к вам никому пока не сказал.

– Спасибо… – ответил озадаченный Черкизов, – я вам обязан. Я этого не знал. Простите… больше не повторится.

Более этот вопрос не всплывал до конца работ и их прощания. И сам флорентинец молчал, и Черкизов предпочел его не расспрашивать. Так это и забылось на некоторое время.

В девяностые годы впервые проявилась тяга деловых и чиновных людей вести важные переговоры в бане. Сказывались и сибирские обычаи, понятные и родные многим кремлевским чиновникам, и реальные важные преимущества. В голом виде создавалась иллюзия искренности и откровения, на голом теле невозможно было укрыть записывающее устройство, чтобы получить компромат. А еще, важный разговор в бане сопровождался всегда выпивкой, и предшествовал еще большей выпивке, поэтому в случае чего, можно было попытаться отбояриться и отказаться от своих слов, сославшись на беспамятство.