Кремлевский опекун

Сироткин поймал себя на мысли, что в последнее время стал чаще придавать значение подобным мелочам. Еще недавно он вряд ли вообще бы обратил внимание на то же опоздание адвоката или приглушенное шушуканье судьи с обвинителем – этим лысым, скользким дядькой. Он даже пропускал мимо ушей самое главное – вопросы и ответы, звучащие в суде, как совершенно ничего для него не значащие. Сейчас же, как, впрочем, во время перерыва в заседании, у него не шли из головы попытки защитника добиться от опекуна ответа на простой вопрос, который лично для Димки свелся к одному: почему Владимир Андреевич взял опекунство именно над ним с Настей. Ответ «Так получилось», которым Добровольский явно хотел ограничиться, его, Димку, так же, как и наконец появившегося в зале адвоката, не удовлетворял. Копания Бахтина в самой процедуре установления опекунства его не волновали. Мало ли что в поведении взрослых ему было непонятно? Другое дело, почему Владимир Андреевич выбрал именно их с Настей? Такой вопрос он задавал себе постоянно, надеясь в конце концов однажды найти подтверждение своей собственной версии: их опекун не просто опекун, а самый что ни на есть настоящий отец, по каким-то только ему одному ведомым причинам упорно скрывающий это. Правда, при этой мысли, а скорее, надежде, что именно так все и должно быть, сомнения невольно вновь охватывали Димку. Почему он совершенно не видит отца в своих детских мимолетных воспоминаниях? Он хорошо помнит, какой запах исходил от той красивой женщины, в чьи распростертые объятия он бежал сотни раз в своих снах. Он бы ее узнал среди тысяч других женщин, появись она на пороге дома. Память не сохранила лица, оно было размытым, нечетким, но зато остались аромат и ее улыбка. Так улыбаться могла только мама. Но тогда почему в его снах нет отца?

Во время допроса Владимира Андреевича Дима видел, как тот плакал. Или почти плакал, явно чтото вспоминая. Но тогда получается, что ему наверняка известно многое о той части жизни, которую своенравная память Димки отказывается приоткрыть. Так что, если интуиция Димку не подводит, Добровольский не случайно появился в детском доме и выбрал именно его. А затем привел в дом и Настю. Неужели защитник этого не понимает и мучает Владимира Андреевича бесполезными вопросами, когда ответ очевиден?

– Свидетель, я вынужден вновь задать вам вопрос, как и почему вы получили опекунство над этими двумя детьми?

– Возражаю, – вновь решил обратить на себя внимание прокурор, который впился взглядом в судью. – В конце концов, напоминаю, что у нас суд над гражданином Сироткиным, а не профсоюзное собрание. Суду нет необходимости знать, что и как двигало опекуном.

– Действительно, Борис Фиратович, суду не требуется... – как-то вяло поддержала Зуева.

На судью жалко было смотреть, словно во время перерыва ее как ученицу поставили в угол.

– Ваша честь, ладно, Добровольский не отвечает на этот вопрос... Но вы же понимаете, что у меня имеются не менее «приятные» для свидетеля вопросы. Дело в том, что я располагаю новыми фактами, которые могут перевернуть буквально все в данном процессе с ног на голову. И на скамье подсудимых окажутся уже другие люди. Я не намерен шутить, господа.

Последнюю фразу Бахтин произнес так, чтобы ее услышали все – присяжные, прокурор и судья. А может быть, даже кто-то еще, в данный момент отсутствующий.

Вдруг рядом кто-то громко охнул. Бахтин огляделся и увидел, как одна из присяжных заседателей – это была Ева Заломова, служащая банка, – медленно сползает со стула.

– Не надо пугать людей! – буквально завизжал прокурор Гришайло. – Вы, уважаемый, блефуете. Думаете, если из Москвы, то вам все дозволено?!

– Думаю, не думаю – какая сейчас разница? А вы бы лучше, чем сотрясать воздух, подали уважаемому присяжному заседателю стакан воды. Вы к ней совсем близко. – При этом Бахтин сам уже нес к трибуне присяжных бутылку минеральной воды, которая стояла у него на столе. – Пейте, девушка, не стесняйтесь, прямо из горлышка, большими глотками. Быстрее отпускает. По себе знаю.

Принимая бутылку, присяжная Ева Заломова нашла в себе силы улыбнуться адвокату в знак благодарности за столь очевидную с его стороны любезность.

Судья Зуева, дабы вернуть ситуацию обратно в рабочее русло, обратилась к Бахтину:

– Борис Фиратович, продолжайте, пожалуйста. И никто вам не затыкает рот, как может кое-кому показаться.

– Тогда я продолжаю, ваша честь. Позвольте задать свидетелю вопрос, ответ на который он скорее всего тоже не даст. Но поскольку вопрос имеет прямое отношение к подсудимому Сироткину и его гражданской жене Уфимцевой, по крайней мере к факту установления их настоящих фамилий и дат рождения, вы не станете запрещать сделать это?

– Помилуйте. Кто вам запрещает? Кто вообще вам может что-то запретить? Выполняйте свою миссию.

– Вот именно, – пробормотал под нос Бахтин так, чтобы услышала только его коллега Черняк, которая одарила мэтра адвокатуры восхищенным взглядом. – Прошу... – Бахтин жестом пригласил Добровольского к свидетельскому месту.