Кремлевский опекун

«...Ты не знал, кто я, а я не знала, кто ты. Тем не менее провидение свело нас, и не только свело, но толкнуло нас в объятия друг друга.

...Какая же я была дура, что не смогла сказать тебе о моих детях. Без тени сомнения поведала о своем графском происхождении, но побоялась сказать о малышах. Теперь вот признаюсь, потому что обстоятельствами прижата к стене. Каждый день, когда я ухожу на передовую, я думаю о них. Что с ними станется, случись со мной непоправимое?

...Не знаю, что меня ждет. Не знаю, что будет со мной, когда тебе доставят это письмо. Если его сумеют доставить вообще. Но умом понимаю, мне надо закончить его как можно быстрее. Я достаточно настрадалась за весь свой род и молю об одном: детям моим ничто не должно больше мешать жить счастливо.

В моих глазах ты остался мужественным и сильным, умоляю – сумей их защитить. Больше мне просить об этом некого. И я молю тебя об этом!

...умоляю только об одном – позаботься о детях!»

– Да-а! Сильно! – первым откликнулся Умнов.

Адвокату даже показалось, что тот едва не пустил слезу. Самому Розинскому было не до каких-то бабьих соплей, зато он мгновенно ухватил юридическую перспективу письма.

– Браво, господин Островцов. Мои искренние поздравления. Отличная находка. Как вы собираетесь ею воспользоваться?

– Очень просто. Дело в том, что этот Добровольский у нас, как у русских говорят, давно на крючке. Обитает сейчас в Москве. Живет на военную пенсию. Одинок. В том самом Приднестровье был замешан в контрабанде оружия. То же самое провернул в Чечне. Но ни за то, заметьте, господа, ни за другое его не привлекли к ответственности. Я проверил, он и сейчас числится в наших архивах как потенциальный агент. Напрашивается следующая комбинация: можно организовать дело так, чтобы он поработал на нас, тем более если ко всему прочему еще ему внушить, что он отец девочки.

– Так она же умерла? – словно напоминая Островцову, воскликнул Розинский. Но тут же сообразил, что тот не мог об этом забыть.

– И это продумано, – обиженно произнес генерал. – Мы отыскали девочку, которая почти того же возраста, что и дочь Волосовой. Более того, почти одновременно попавшую в тот же детдом. Каково?

– Перспективно, – после некоторых раздумий заметил Умнов. Он уже представил в общих чертах ход мыслей своего компаньона – Вы полагаете, этот Добровольский согласится?

– А куда ему деваться? Тем более если это дети его любимой женщины, а девочка, возможно, даже его кровиночка.

– Давайте, Антон Иванович, договоримся, что обойдемся без сантиментов. У нас с вами не телепередача по усыновлению или удочерению детей. Прошу не забывать. Эмоции, как правило, мешают в таком деле, как наше. А то, что вариант с Добровольским не только способствует скорейшей легализации детей как законных наследников графа Орлова, но и частично дает понимание по управлению их активами в дальнейшем, это бесспорно. С чем и поздравляю.

Весь разговор двух русских, как и вся операция «Наследство», которую придумал этот огромный кагэбэшник, поразили Розинского настолько, что на какое-то мгновение он даже потерял дар речи. «Такие истории возможны, пожалуй, только в России», – размышлял он.

– Что ж, если никто не возражает, завтра же я дам ход операции. И начну с Добровольского. Так будет вернее, – сказал генерал, тяжело поднимаясь из кресла.

– Надеюсь, Антон Иванович, детали вы додумаете сами, – с хитрющей улыбкой произнес Умнов, тоже вставая.

– А как же ужин, господа? Я уже забронировал внизу столик, – взволновался Розинский. – Даже аванс внес, чтобы по вашему обычаю на столе уже стояли закуски.

– Зачем вам с нами светиться, Марк? Ну, ладно, генерал ФСБ – еще куда ни шло. Но я? Это совсем недальновидно, – улыбаясь, но в то же время совершенно серьезно протянул руку на прощание высокопоставленный чиновник.

– Простите, я как-то об этом не подумал, – быстро согласился адвокат, прекрасно понимая, что, скорее всего, Умнову самому не хочется, как он выразился, «светиться» в их обществе...