Кремлевский опекун

Когда он уже жил у Добровольского, Настя однажды приготовила для них с опекуном сюрприз – строго по книге, которую раскопала в старом шкафу, сервировала праздничный стол. У Димы вдруг защемило в душе, непонятно откуда повеяло забытым ощущением радости и комфорта. Он, не раздумывая, взял вилку и нож, принялся ловко ими орудовать, словно его специально этому обучали. Краем глаза Димка тогда уловил, что Настя смотрит на него, открыв от удивления рот. Он притворился, что не замечает, потому что и сам был удивлен не меньше. Вот Насте, например, не требовалось особых усилий, чтобы не выделяться – быть как все. Даже здесь, на процессе, его как опасного злодея поместили в клетку на сцене, а она сидела в зале. Опять она с ними, со всеми? Нет, боже упаси, он вовсе не хочет, чтобы Настя разделила его участь! Но если вдуматься, именно она спровоцировала его тогда, когда у них все случилось впервые. Если б не ее жаркие руки, не обнаженная грудь, крутые сильные бедра, которыми она его сжала, увлекая за собой в манящую пропасть, откуда ни мальчишке, ни мужчине, все одно, нет возврата…

Дима невольно возбудился, сладкая дрожь пробежала по телу, он неестественно дернулся. Прочь! Все прочь! Настя тут ни при чем! Как он мог так подумать? Ведь есть Оксанка…

Он сам во всем виноват! И его за всё это судят. Может, надо принять это как кару небесную? Диму вдруг осенила идея, которая показалась замечательным выходом из создавшегося положения. Он больше не нарушит эту проклятую статью в Уголовном кодексе, которую ему прилепили! В нетерпении от пришедшей на ум мысли он засуетился, подскочил к двери камеры и отчаянно в нее забарабанил. Никто не отреагировал. Он забарабанил снова, потом повернулся спиной и стал истерично бить каблуками по железу. Наконец в проеме появилось удивленное лицо охранника.

– Ты что, сука, буянишь? Психа из себя строишь?

– Немедленно принесите мне ручку и бумагу! – заорал Дима так, что охранник побоялся не принести. Еще проломит голову, хлопот потом не оберешься.

В ожидании бумаги и ручки Дима обессиленно опустился на нары. Внутри все клокотало, пальцы тряслись от волнения. Он вновь не верил никому – ни судье, ни адвокату, ни Добровольскому с Корниенко, который тоже строил из себя доброжелателя. Он принял самостоятельное решение, и ему не терпелось его осуществить.

Прокурор Гришайло с недоумением уставился в лист бумаги, исписанный ровным ученическим почерком. Кое-где, правда, строчки разбегались, выдавая волнение Сироткина. Надо же чего удумал?! Сопляк. А потом все скажут, что затравили бедного мальчика!

Он еще долго растерянно вертел заявление в руках. Может, провокация?

«…Взвесив сложившиеся обстоятельства, а также характер предъявленных обвинений, – откуда только нахватался подобных формулировок? – я добровольно принял решение не доставлять в дальнейшем моим близким проблем и неприятностей, и в связи с этим прошу подвергнуть меня скорейшей стерилизации путем хирургической операции…»

«При чем тут я?» – хотел закричать прокурор, дабы привлечь внимание к тому факту, что он здесь как раз ни при чем. Как опытный прокурор, Виталий Титович прекрасно сознавал слабость своих позиций на этом процессе и ни в коей мере не сомневался, почему письмо адресовано именно ему. Это приговор! Ему приговор! Неужели Бахтин придумал такую подлую штуку? А если не он? Может, срочно броситься ему в ноженьки, чтобы отговорил парня? Интересно, чем в действительности продиктовано столь странное решение Сироткина? Надеется хоть как-то облегчить свою вину? Глупо, стерилизация ничего не решает. И вообще непонятно, что теперь имеет решающее значение в его деле. Прокурор озабоченно провел ладонью по лысине.

Виталий Титович хотел посоветоваться с судьей Зуевой, но тут же отмел эту мысль так же, как привлечь в помощники Бахтина. Он неохотно придвинул телефонный аппарат и еще раз перечитал заявление Сироткина, чтобы чего-нибудь не упустить. Потом отыскал номер в записной книжке и набрал его.

– Это Гришайло. Добрый вечер! Я в связи с процессом…

Он изложил незримому собеседнику содержание письма. Ответ привел прокурора в еще более подавленное состояние, чем само письмо Сироткина. Пришлось оправдываться.

– Мы стараемся не тянуть, но есть процессуальные нормы… Как это, их обойти? У меня репутация, а вы предлагаете на все наплевать. …У меня нет рычагов, чтобы влиять на судью. Никого она не защищает, но и собственную голову подставлять не хочет. Я ее тоже понимаю. Да-да, именно понимаю. …Хорошо. Попытаюсь. Надеюсь, трех дней, максимум пяти будет достаточно. Но вы не ответили, как быть со стерилизацией?.. Мудро, потом что хочет, пусть то и делает. Это уже не проблемы прокурора.