Кремлевский опекун

– А как же ужин, господа? Я уже забронировал внизу столик, – взволновался Розинский. – Даже аванс внес, чтобы по вашему обычаю на столе уже стояли закуски.

– Зачем вам с нами светиться, Марк? Ну, ладно, генерал ФСБ – еще куда ни шло. Но я? Это совсем недальновидно, – улыбаясь, но в то же время совершенно серьезно протянул руку на прощание высокопоставленный чиновник.

– Простите, я как-то об этом не подумал, – быстро согласился адвокат, прекрасно понимая, что, скорее всего, Умнову самому не хочется, как он выразился, «светиться» в их обществе…

– Добровольский… Добровольский… – дважды повторил вслух Островцов, хотя в его банковском кабинете никого не было.

Он по-прежнему тупо смотрел на разрисованный лист бумаги с кружками, фамилиями, знаками вопроса. Потом зло, словно шпагой, ткнул ручкой с золотым пером в фамилию опекуна. Антон Иванович все никак не мог поверить, особенно после нахлынувших воспоминаний, что так мог «проколоться» с этим безликим человеком.

Где же была допущена ошибка?

После звонка своих информаторов на суде, что Добровольский готов дать письменные признательные показания, первым побуждением Островцова было желание срочно его убрать. Любой ценой! Так же безжалостно, как Багрянского. Но поразмыслив, он понял, что тогда уж точно поднимется буча. Да и что, собственно, опекун может показать? Что некие люди убедили его взять на воспитание детей, одна из которых – его кровинушка?

– Тьфу, ты, – вслух чертыхнулся банкир-генерал, вспомнив замечание Умнова по поводу его неожиданной сентиментальности. – Вот тебе и сентиментальность. Провалил. Все провалил!

Если б его причитания в этот момент слышал ктото, посвященный в нюансы валдайской истории, то так и не понял бы, кто и что провалил: то ли сам Островцов, то ли Добровольский. Нет, его никак нельзя убирать. Потому что, как бы ни сложилась ситуация в суде, Добровольский еще сможет сыграть свою роль как отец и опекун, особенно при наступлении прав наследования. Вот он, реальный предмет торга! Если пообещать ему, например, не доводить до сведения суда его «грешки» – спекуляцию оружием…

Островцов схватился за голову.

Боже! Сколько трудов стоило обработать этого буку-подполковника! Сколько нюансов пришлось предусмотреть, чтобы превратить в «сестру» Сироткина совсем другую девочку, и при этом еще вдолбить в мозги Добровольского, почему именно ему необходимо установить опекунство над детьми, и прежде всего над Настей. Причем сделать это без угроз с разоблачением, без упоминания о наследстве. Только во искупление грехов! И на тебе, сюрприз…

Как только он, опытный комбинатор и прагматик, мог прошляпить сам факт начала суда над Сироткиным-Волосовым? Ведь в его хитроумных построениях никакого суда и быть не могло. Но, как видно, только не в России. Кто мог подумать, что этот «пионерлагерь», с таким трудом заселенный в общий дом на окраине Валдая, начнет размножаться, как кролики?! Стоп! Подсказывало же сердце держать всю семейку поближе к себе, в Москве или на худой конец в ближнем Подмосковье. Так нет, поддался уговорам Добровольского, который все блажил: первая жена, знакомые, – словом, лишние глаза и уши. Если уж начинать новую жизнь, так где-нибудь подальше, вдали от любопытных глаз. Будь проклят этот валдайский заповедник. Что там молодым людям делать, кроме как трахаться?! Вот и дотрахались до суда. Если бы Добровольский хотя бы вовремя предупредил, что они рожать собрались, можно было как-то извернуться. Как же?! Местная общественность погнала такую пургу – в Антарктиде слабее! Вот тебе и медвежий угол.

Островцов поежился, закрыл балконную дверь и продолжил воспоминания.

Ему тогда пришлось на ходу срочно менять планы и первым делом пожертвовать парнем. Осудить и убрать его от грехов подальше. А то с таким характером с ним каши не сваришь, тем более когда узнает про свалившееся наследство. Графское отродье. Нет уж, пусть посидит в зоне, а Добровольский и Настя тем временем вступят в права. Так будет всем спокойнее.

Островцов покосился на большой кружок, коим в его схеме был обозначен Валдай. Даст ли Духон со своим адвокатом и аналитиком спать спокойно? Да ни в жизть. Навел, как говорится, справки. И вообще, чего эта странная компания хочет? Антон Иванович понимать отказывался. Конкурирующая организация? Еще одни охотники до чужого наследства? Тепло. Очень тепло, если даже не горячо. Тем более теперь выясняется, что француз Тьерри не только друг и душеприказчик графа, не только разведчик, так еще чуть ли не друг Духона с Багрянским.

Если Розинский так легко нарушил адвокатскую тайну и легко «сдал» своего покойного доверителя, то почему бы нечто подобное не исполнить тому же Тьерри? И компаньоны у него подходящие, один другого краше…

При этой мысли внутренний голос Островцова для приличия мог бы постыдиться и промолчать, вспомнив о своих компаньонах по распиливанию наследства. Но праведный гнев Антона Ивановича настолько, видимо, в нем разбушевался, что позволил ему пусть на мгновения, но забыть о собственной, далеко не самой приличной роли в этой истории.