Кремлевское кино (Б.З. Шумяцкий, И.Г. Большаков и другие действующие лица в сталинском круговороте важнейшего из искусств)

— Позвольте! — возмутился Сталин, сердито выслушивая в Кремлевском кинотеатре доклад нового начальника советского кинематографа. В отличие от Шумяцкого, который был председателем «Союзкино», с марта этого 1938 года Дукельский занимал должность председателя КДК — Комитета по делам кинематографии при Совнаркоме СССР. — Все перечисленные — это американские и японские деятели кино. А Хокусай и вовсе знаменитейший японский художник, умерший сто лет назад. Что вы на это скажете?

Иосиф Виссарионович строго посмотрел на этого чудилу, сменившего Шумяцкого. Высокий, мосластый, шея неповоротливая, будто на ней при производстве данного человеческого экземпляра решили сэкономить, и, когда надо повернуть голову, Семен Семенович поворачивал туловище вместе с головой. Впрочем, это последствия прошлогодней автоаварии.

Саму голову он брил наголо, носил круглые очки в черной оправе, за которыми тускло поблескивали серые глаза, и выражение глаз такое, что непонятно — либо сей человек полный идиот, либо артистично таковым притворяется. Недавно Сталин беседовал с Михаилом Роммом, который после «Ленина в Октябре» снимал теперь фильм «Ленин в 1918 году», и режиссер так, без обиняков, охарактеризовал Дукельского: «Полный идиот и сукин сын», после чего подробно и очень смешно рассказал об общении с председателем КДК.

Когда арестовали Шумяцкого, все обрадовались, считая, что Борис Захарович чересчур вмешивался в творческий процесс кинематографических гениев и хуже уже не будет. Целую неделю советское кино пьянствовало в «Метрополе», заочно прощаясь с бывшим своим наркомом.

Назначили Дукельского. Кто такой? Из органов, при Ежове сотрудник для особых поручений. Какое имеет отношение к кино? В молодости тапером в кинотеатрах работал. Обрадовались, не зная, что на пианино Семен Семенович одним пальцем играет. А то, что из органов, так порядок наведет, киножуликов выметет поганой метлой, ведь о том, как снимали пенки Шумяцкий и его присные, ходили анекдоты.

Через несколько дней от Дукельского позвонили, велели прийти в Большой Гнездниковский завтра в два часа. Ромм приехал в два часа дня, его встретил высокий костлявый человек в синих бриджах и сапогах, в синей гимнастерке, голова бритая, уши торчат, взгляд недоброжелательный:

— Вы кто?

— Я — Ромм.

— Ром — это напиток, кажется?

— Я не напиток. Я кинорежиссер Михаил Ромм. С двумя «эм». Автор фильма «Ленин в Октябре».

— Вас во сколько вызывали?

— В два часа.

— А сейчас сколько?

— Ровно два.

— Сейчас четырнадцать часов, а вас вызывали к двум. Два это ночью бывает, а днем бывает четырнадцать. Вы это на всякий случай усвойте, товарищ режиссер Ромм. Вы, творческие работники, к порядку не привыкли, пора с этим кончать. Я наведу порядок. Днем четырнадцать, ночью — два часа.

— Так что, мне теперь в два часа ночи прийти?

— Нет нужды. Больше не надо. Я уже посмотрел на вас. Можете идти.

Еще через несколько дней Дукельский к десяти вызвал всех режиссеров «Мосфильма». К десяти утра, потому что двадцать два часа — это вечером. Стулья расставили в его кабинете вдоль стены, посередине сел сам Семен Семенович, по обе стороны от него усадили секретаря директора студии, редакторов, секретаря парткома, председателя фабкома и — просто Ромма, как председателя творческой секции. Вызывали по двое — режиссера и директора съемочной группы, усаживали напротив, и Дукельский допрашивал: кто такие, какую картину снимают в данный момент. Как идут дела? Да идут, ничего. Жалоб нет? Нет. Все нормально? Нормально. Картина в плане? В плане. Ну, все, можете идти, следующий!

Режиссеры Преображенская и Правов вошли вдвоем. Недоумение: в чем дело, товарищи? Где дисциплина? Нет у вас дисциплины! Оказывается, Преображенская и Правов вдвоем одну картину снимают.

— И как получается вдвоем-то? — Семен Семенович гаденько хохотнул.

— Вполне получается. Уже седьмую картину таким образом снимаем. «Степана Разина». Восемьсот метров натуры отсняли.

— Ну, это мы еще разберемся, снимать ли вам вдвоем и дальше. Мне докладывали, что восемь тысяч метров израсходовано пленки, а вы говорите, восемьсот.

— Все правильно, для кино это нормально. Израсходовано восемь тысяч, а полезных метров снято восемьсот.

— Ну, дела! А остальные что? Бесполезные? Товарищ Зельдович, — повернулся Дукельский всем корпусом к записывающему секретарю. — Пишите: «При расследовании в студии обнаружено противозаконное деление снятых метров на полезные и бесполезные. Издать приказ об отмене бесполезных метров и запрещении снимать бесполезные». Стало быть, восемьсот метров сняли? И что там есть? Как движутся, как говорят и, так сказать, вот это все — и корабли, и лица, все? Есть оно?

— Да, все есть.

— И говорят?

— Да нет, еще не говорят. Натуру мы немую снимали, в основном звук черновой, будем потом снимать…

— Безобразие! Форменное вредительство! Восемьсот метров, и еще не говорят. А семь тысяч бесполезных. Я в этом еще разберусь. Ну ладно, можете идти. Следующий.

^{С. М. Эйзенштейн и М. И. Ромм в павильоне. 1941. [ГЦМК]}