Кремовые розы для моей малютки (СИ)

…Анна в это время стояла над раскрытым чемоданом. Этот удивительный полицейский — комиссар Савлински, напоследок сказал: очень жаль, что вы уезжаете, миледи, в нашем городе есть, что посмотреть. Обшарпанных красот у нас хватает. Разумеется, исторических. Но вы, наверное, не захотите их осматривать… теперь. Да, теперь — точно не захочу, согласилась она. И господин комиссар усмехнулся: отлично вас понимаю.

Анна вздохнула и покрутила ручку старенького приемника. Странно было увидеть его здесь — в безумно дорогой, даже по столичным меркам, гостинице… может, его сохранили, как раритет? Ах, да неважно, подумала Анна, какая разница. После астматического хрипа, сипения и шипения, наконец, зазвучала песня. Любимая песня ее брата, «Дождливая среда». Правда, такие подробности Анне были неизвестны — она просто слушала печальные слова, слушала и плакала. Тихо, даже беззвучно.

Я найду тебя –

и вновь потеряю,

теперь уже навсегда…

о, как это грустно,

о, как это страшно –

и неизбежно, совсем неизбежно.

Это случится ночью, когда шел дождь…

Там, где вечно идет дождь…

в городе без имени,

в стране без названия.

Я думал: моя душа из хрусталя.

Я думал: моя душа — сад цветущий.

Я мечтал: откроются райские врата –

и я увижу тебя, вновь увижу тебя.

наконец-то, ох, наконец-то, увижу.

Но я все еще стою на пустыре,

уже ночь — а я стою на пустыре.

Твой дом пуст и окна разбиты,

И вокруг него — мертвые птицы.

А в руке моей — прокисшее пиво.

Это случится ночью, когда пойдет дождь…

Там, где вечно идет дождь…

В городе без имени,

в стране без названия…

С людьми, потерявшими свое сердце —

на пустыре у фабричных труб.

Наконец, отзвучал последний аккорд. Анна вытерла слезы тыльной стороной ладони и выключила радио. А потом — уставилась в гостиничное окно, выходящее на площадь. Буквально в ста метрах от нее, высился почти невесомый на вид, ослепительно-белый собор святой Клары, а чуть поодаль от него — пронзал небо готическим шпилем другой собор, более мощный и величественный — святого Фомы. Тезки того полицейского комиссара, грустно усмехнулась Анна.

Голубь топтался по каменному подоконнику, изгибая белоснежную шею и заглядывая в комнату. И ворковал, ворковал… ворковал. Внезапно перед Анной возникло лицо Патрика. Оно парило над площадью и обоими соборами, святого Фомы и святой Клары, и над нескончаемой людской толпой — прекрасное и невесомое. Не то исчадие Ада, что являлось к ней в кошмарах — там, в кукольном саду миссис Тирренс. Светлое и доброе лицо, каким оно и было при жизни. Глаза Патрика печально смотрели на нее. Анна не могла отвести взгляд — будто завороженная. По щекам ее текли слезы.

— Прощай, сестренка. Amica mea… прощай.

Его лицо стало медленно отдаляться. Оно становилось меньше и прозрачней. Пока, наконец, окончательно не растаяло в июньском небе, в его победительной и ликующей чистоте и синеве. Вслед за ним — улетел и голубь. «А, может быть, никакого голубя и не было?», подумала Анна. Башенные часы на площади гулко пробили полдень. Ударили колокола в соборах: месса закончилась, и тысячи маленьких, трепещущих крыльев заполонили небо.

Анна очнулась.