Кремовые розы для моей малютки

— А вот эти, с фарфоровыми розочками — остановятся, когда помрет и упокоится моя внучка. Старшенькая, Мерседес. Те, что рядом… видите, там очень прелестный эмалевый пейзажик на циферблате?.. те встанут навечно, когда упокоится и младшенькая, Долорес. Моя любимица. Куколка моя, малютка ненаглядная, — умильно причмокнула губами старуха.

Холодный пот заструился по спине Анны. Глупые шутки у старушки, глупые и дикие. Нет-нет, она не станет принимать их всерьез! Ни за что не станет!

— Но ведь они живы? — стараясь унять дрожь в голосе, спросила девушка. — Живы и здоровы, правда?

— Разумеется. Но ведь когда-нибудь, сладенькая моя, они непременно умрут, — старушка смотрела на нее круглыми немигающими глазами. — Непременно. Уж я-то знаю, хи-хи-хи!

Время очень странная штука, деточка моя, — его можно приручить или пренебречь им, не обращать внимания на все эти минуты, часы, дни, месяцы и даже… даже годы. Когда умеешь радоваться жизни или сама доставляешь людям радость, очень много радости наивысшего качества — что может вас огорчить? Да ничего, абсолютно — ни-че-го!

И она, с улыбочкой, погрозила Анне пухлым пальцем.

— Деточка моя, ну что мы все болтаем и болтаем! И чашечки чая не выпили, со сладеньким. Идем-ка лучше в сад, там очень мило в это время суток. Я велю Глории подать что-нибудь в беседку.

«Моя сестра — нежная, как цветок. Чайная роза в росе», бывало, говорил ее брат, и голос его дрожал.

Старуха тоже заметила это сходство.

— Вы, деточка, подлинное украшение моего сада, — с улыбочкой, слаще крема сладчайшего, произнесла миссис Тирренс. — Вы непременно должны попробовать мои фирменные пирожные! Непременно! «Кремовые розы для моей малютки» — старинный рецепт, который я довела до совершенства. Им и горжусь. И вы, деточка моя, останетесь довольны. Непременно!

Миссис Тирренс умильно сложила губы сердечком и подвинула к Анне тарелку с крохотными бутончиками из теста. И не успокоилась, пока девушка не съела штук пять. И настаивала на добавке. Да, деточка моя! Да, малюточка моя!

Анна благодарила и просила не беспокоиться и не хлопотать. Это слишком большая честь для нее, скромной персоны, обычной учительницы… и так далее, и тому подобное. Голос ее был слабым, а в голове почему-то мутилось. Анне казалось: еще минута, другая — и она свалится в обморок прямо здесь, на выбеленные солнцем и дождем камни дорожки. Какие тут пирожные, зачем? Дойти бы до своей комнаты — в здравом уме и ясной памяти и не упасть по дороге. Кстати, зачем она приехала в этот город? Анна хмурилась, пытаясь сообразить, вспомнить — хоть что-нибудь. Но чем больше старалась, тем хуже себя чувствовала. Все вокруг нее почему-то стало двигаться быстрей обычного и делать то, чего ему совершенно не полагалось. Цветы принялись отплясывать джигу, потрясая лепестками и листьями; деревья качались — ну, точно друзья в пабе, хорошенько принявшие «на грудь» и распевающие нечто задиристое и залихватское. А миссис Тирренс — вот же чудеса! — поразилась Анна, эта забавная, милая старушка почему-то стала раздваиваться. Девушка потерла глаза кулаками. Нет, ей не померещилось. Тогда она тихонько захихикала. Вот уже старушек — три, а вот и пять… И все улыбаются, улыбаются, радуются-радуются! Того и гляди, возьмутся за руки и начнут отплясывать что-то зажигательное. Ирландское, например. Аха-ха-ха-ха-а… джигу!

И старушки не подкачали! Их оказалось уже десятка два — а, может, и три! — потрясая пухлыми ручками и жидкими седыми кудерьками, они завертелись, запрыгали вокруг Анны. Цветы скакали позади них и попискивали, а деревья — притопывали и басили. Посуда — и та отплясывала на фарфоровом садовом столике. Звень-дзынь-дзынь-звень! Весе-лооо… аах-х, как ве-се-ло…

Тут Анне стало тяжело дышать, будто невидимая злая рука сжала ей горло, а потом — с размаху, ударила в грудь. И солнце — как лампочка — замигало, потом лопнуло, разлетевшись на тысячи осколков… и померкло. А вместе с ним — померкло и сознание девушки.

…Старуха ласково улыбалась, глядя на распростертое у ее ног тело. То ли еще будет, ххе-хе!

— Стрелиция! Живо сюда!

Гигантская фигура в белом атласе выросла, будто перед ней из-под земли. И воззрилась на хозяйку.

— В дом, — приказала старуха.

Великанша, покорная ее воле, как пушинку, подняла тело Анны — безмолвное и безучастное — и понесла. Камни дорожки хрустели, шелестели и шуршали под ее ногами, будто переговариваясь между собой. Старуха молча следовала за своей «ручной» великаншей.

Анну уложили в ее комнате — прекрасную, бледную, каменно-неподвижную. Как будто она вдруг перестала быть человеком и превратилась в статую из белого мрамора. Надгробную статую. Поэтому и кровать под ней казалась уже не кроватью, а постаментом. Тоже из белого мрамора. Миссис Тирренс нагнулась и аккуратно, тщательно поправила замявшиеся складки платья своей прекрасной гостьи. Потом — осторожно и, не менее, бережно и тщательно — уложила их по-новому. Вот так-то будет лучше, пробормотала она с улыбкой, вот так-то… Выпрямилась — и залюбовалась результатом.