Кремулятор

– У вас бы это ни в коем случае не получилось бы, как и все, за что вы брались! Ладно, показывай мне, что было дальше, а не что думали о вас ваши же союзнички!

– В конце концов нам разрешили сойти на берег, однако только в том случае, если мы сдадим все оружие…

– И вы, конечно же, сдали?!

– А что нам оставалось делать? Там, в Константинополе, нас никто не ждал… разве что греки, эти мерзкие жулики на крохотных суденышках, которые, словно мухи на дерьмо, тотчас налетели на наши корабли.

– Зачем они налетели на корабли? Грабили вас?

– Нет, они выменивали еду на драгоценности. Как там говорится: друг познается в беде? Сколько лет нам рассказывали, что греки наши братья, что мы должны помогать им, приходить на помощь, что у нас общая культура, вера и прочая чепуха… На деле же оказалось, что турки относились к нам гораздо лучше…

– В чем это проявлялось?

– Ну уже хотя бы в том, что они разрешили самым предприимчивым из нас открыть в центре Константинополя десяток ресторанов, в которых русским женщинам позволялось работать официантками, а заодно и помогать местному населению лишаться девственности. В те дни мы шутили, что прежде чем положить в рот крошки хлеба, русская баба непременно кладет в него турецкий хер. Будь моя воля, я бы переименовал все наши суда во что-нибудь вроде «Скарлатины», «Тифа» и «Жриц любви». Развалившаяся империя поставила вдруг в Константинополь столько шлюх, что жены беев начали писать письма на имя губернатора с требованием выгнать из города русских проституток, которые оказались гораздо хуже и страшнее сифилиса и алкоголя…

– Что еще?

– Можно закурить?

Продолжение четвертого допроса #

«Что еще? Стоит ли мне рассказывать этому Перепелице, что в дни того печального путешествия, еще на корабле, пока одни бежавшие сражались с морской болезнью, а другие продолжали вылизывать яичную скорлупу, кому-то вдруг пришло в голову, протискиваясь между людьми, пронести по палубе корабельный журнал, в котором каждому желающему предлагалось ответить всего на один-единственный вопрос: «Когда мы вернемся в Россию?» Одни писали, что через полгода, другие, что через два, а я написал всего четыре строчки из Блока:

И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у царских врат,
Причастный тайнам, плакал ребенок
О том, что никто не придет назад.

Помню, что тот странный человек с журналом фыркнул, вырвал из моих рук карандаш и бросил что-то вроде того, что я не патриот, а он уже через несколько месяцев вернется в Крым. Вот же дурак… Судя по всему, этот комично храбрящийся пассажир не до конца понимал, куда именно он собирается вернуться…»