Крэнфорд

– Где мистер Питер? спросила я.

– Он отправился в Ливерпуль; тогда была там война; королевские корабли стояли в мерсейском устье; там обрадовались, что такой славный малый (пяти футов и девяти дюймов он был) сам предложил вступить в службу. Капитан написал к батюшке, а Питер написал к матушке. Постойте! эти письма должны быть где-нибудь здесь.

Мы зажгли свечу и нашли письма капитана и Питера. Нашли также умоляющее письмецо от мистрисс Дженкинс к Питеру, адресованное в дом старого школьного товарища, куда, она вздумала, может быть он пошел. Они возвратили письмо нераспечатанным, нераспечатанным оно оставалось с-тех-пор, положенное невзначай вместе с другими письмами того времени. Вот оно:

«Любезнейший Питер,

Ты, верно, не думаешь, как мы огорчены, а то, конечно, не оставил бы нас. Отец твой сидит и вздыхает, так что сердце больно сжимается. Он не может с горя поднять головы; однако, он сделал только то, что считал справедливым. Может быть, он был слишком строг, может быть, и я не была довольно ласкова, но Богу известно, как мы тебя любим, наш милый, единственный мальчик. Старый Дон (собака) так печалится о тебе: воротись и осчастливь нас, мы так много тебя любим. Я знаю, что ты воротишься».

Но Питер не воротился. Весенний день был последним, в который он видел свою мать. Та, которая написала письмо, последняя, единственная особа, видевшая, что там было написано, умерла давно, а я, посторонняя, даже не родившаяся в то время, когда случилось это происшествие, только одна распечатала его.

Письмо капитана призывало отца и мать в Ливерпуль немедленно, если они хотят видеть сына. По какой-то странной и частой случайности в жизни, письмо капитана было задержано где-то, как-то.

Мисс Мэтти продолжала:

– Это было время скачек, и все почтовые лошади в Крэнфорде отправились на скачки; но батюшка с матушкой сели в свою собственную одноколку… Ах! душенька, они приехали слишком поздно… корабль ушел! А теперь, прочтите письмо Питера к матушке.

Оно было исполнено любви, грусти и гордости. Гордился он своим новым званием. В письме заметно было болезненное чувство от посрамления в глазах крэнфордского народа; но кончалось оно горячей мольбой, чтоб мать приехала и повидалась с ним прежде, нем он уедет из Марселя: «Матушка! мы, может быть, пойдем в сражение. Я надеюсь, что мы пойдем колотить французов, но я должен вас увидеть до тех пор».

– А она приехала слишком поздно! сказала мисс Мэтти: – слишком поздно!

Мы сидели безмолвно, обдумывая полное значение этих грустных, грустных слов. Наконец я просила мисс Мэтти рассказать мне, как мать это перенесла.