Крепь

– О, нет. И я даже не скажу, что сожалею об этом. Не то, что касается знакомства с вашим братом… а относительно службы. Я служу в другой армии, по другую сторону, так сказать. Впрочем, это ведь не повод не быть добрыми друзьями и соседями… Если бы я знал заранее, какая прекрасная дочь у пана Константина, то уже сегодня представился бы вам как ваш полноправный сосед, а не как человек, только намеревающийся купить соседнее с вами имение. Мне хочется уже завтра поселиться в Клевках, пусть даже для этого мне придется оставить службу.

– Оставить службу, чтобы поселиться в нашей глуши?

– Я никогда не назвал бы так место, где каждый день я мог бы видеть вас! Глухое место там, где глухо твое сердце, где оно ни на что не отзывается, будь это Варшава или даже Петербург… А когда от столь совершенной красоты в сердце делается прекрасная музыка, то это никак не глушь. Простите меня за искренность, я солдат…

– Вы шутите… – с неподдельным смущением произнесла Ольга. Легкий румянец заиграл на ее щеках, что не удивило Дмитрия. Он никогда не сомневался в своем умении смущать и очаровывать.

– Я люблю порой пошутить. Но не сейчас! Может быть, до сих пор здесь некому было по достоинству оценить вас… Что ж, значит, я всегда должен быть по соседству, чтобы кто-то каждый день мог сказать вам:

«Вы прекрасны!» – произнес он несколько театрально.

Для еще более смущенной Ольги естественной была попытка перевести разговор на другую тему:

– Вы опять шутите… Вы просто не знаете, как здесь скучно. Будь моя воля, я давно уехала бы отсюда, я хотела бы увидеть настоящие большие города, хотя бы Вильно…

– Что же может этому помешать? Завтра я улаживаю служебное дело в Белыничах и сразу еду в Вильно. Я бы почел за счастье сопровождать вас…

– Простите меня, я должна идти, – опустив глаза, сказала Ольга.

– Надеюсь, мы еще увидимся сегодня. И знайте, Ольга, когда я вас увидел, во мне действительно сделалось что-то такое… Все краски вокруг стали ярче… Я никогда в жизни не ощущал себя таким счастливым, как в эту минуту…

– Простите меня, – еще раз повторила девушка и, быстро повернувшись, так, что колоколом надулся ее сарафан, сделала несколько торопливых шагов вглубь парка и, не сдержавшись, побежала на своих легких ногах к горбатому каменному мостику через ручей. Тарлецкий еще какое-то время зачарованно смотрел ей вслед и, наконец, прищелкнув языком, словно только что отведал изысканного вина, вернулся в гербовый зал.

Не прошло и часа, а он уже практически подчинил себе пана Константина и очаровал его дочь. Саковичи были у него в руках. Однако тот, кого следовало держать в своих руках крепче всего, куда-то исчез.

Господина Зыбицкого, венского художника, в зале не было.

Глава 5 Все бегут

У Василя не было особого желания без дела торчать целый час возле усадьбы. Он бы лучше, раз уж выдался свободный вечер, поправил что-нибудь дома, да и хотелось скорее увидеть своих – как-никак почти две недели без них. Но в ладони согревался тяжеленький двугривенный с царским орлом, а это стоило того, чтобы стоять здесь хоть до ночи. Василь, конечно, предпочел бы постоять, да уйти, лишь бы не ввязываться в панские разговоры. Но уже довольно скоро с парадного крыльца спустился гайдук пана Константина и подошел к Василю.

– Ждешь, когда покличут? – лукаво спросил он.

– Велели ждать.

– Ну, пошли. Пошли, говорю, – уверенно сказал гайдук. Василь, как и был с узелком, который брал с собой на сгон, вяло поплелся за панским слугой, который повел его не к парадному входу, а вокруг усадьбы. Василь даже обрадовался этому – отвечать пану не в залах с блестящими полами, а где-нибудь в сенях ему казалось проще. Но как только они вошли с тыльной стороны во флигель, на Василя набросились сзади, заломили ему за спину руки и стали толкать в сторону дверцы, что вела в подвал. Василь даже не успел попытаться защитить себя, его узелок отлетел в сторону, звякнул на каменном полу двугривенный… Кричать в панском доме Василю казалось невозможным, он все же процедил сквозь зубы: «Пустите, псы!», но его руки держали крепко, и он, спотыкаясь, уже быстро спускался по ступенькам вниз, в сырую темноту.

Ему не сказали ни слова, лишь ахнул, уверенно попадая в свою скобу, тяжелый засов на захлопнутой за ним двери. Бить кулаками в дверь и кричать, чтобы его выпустили, Василь не стал, понимая, что это бесполезно – в недобрый час подошел к нему тот бородатый художник. «И никому ни звука, что он тут!» – разобрал он слова за дверью.