Крепь

– Благодарю вас, Алесь, я рад, что не ошибся в вас, надеюсь, и я со временем сумею заслужить ваше уважение. И еще одна просьба: прикажите разыскать моего денщика и прислать его ко мне.

– Разумеется. Желаю вам приятного отдыха, – ответил Алесь, открывая дверь в комнату с обитыми чуть выгоревшей голубой тканью стенами и широкой древней кроватью, еще сохранившей следы полога.

Как только Алесь оставил гостей, вошла одна из девушек, прислуживавших за столом, и, поскольку гости вознамерились все ночевать в одной комнате, постелила на обитом кожей диване, который стоял между двух высоких окон у восточной стены. Когда служанка ушла, оставив на круглом столике посреди комнаты подсвечник, Дмитрий положил рядом с ним пистолет и несколько раздраженно сказал господину Зыбицкому:

– Ежели вам будет угодно попытаться бежать этой ночью, я без всяких размышлений пущу вам пулю в лоб, то же самое сделает мой слуга.

– Я вижу, вам еще не наскучила эта забава, – сказал повеселевший отчего-то художник и развязал свой галстук, отчего его голова, казалось, основательно села прямо на туловище.

– В стране ваших хозяев палач был бы очень озадачен, доведись ему вас гильотинировать. Да и повесить вас тоже весьма затруднительно, очевидно, вам уготовано что-то другое, – задумчиво сказал Тарлецкий, опять испортив Зыбицкому настроение, и прямо в одежде плюхнулся на диван. Он лежал и с тем же задумчивым видом наблюдал, как в считанные минуты голубовато-белый, как снятое молоко, вечер сменяется полным мраком. Вошел Игнат с вещами своего господина и этюдником Зыбицкого. Тарлецкий велел ему зажечь свечи.

Можно было предположить, что последним постояльцем гостевой комнаты, которую отвели Тарлецкому и неразлучному с ним художнику, была дама. У окна стоял туалетный столик с овальным венецианским зеркалом, удваивающим слабые язычки пламени разгоравшихся свечей, угол занимал платьевой шкаф, а к кровати был приставлен секретер, с которого так и не убрали французский роман. Дальнюю от Тарлецкого стену украшала небольшая картина, сюжет которой при скудном освещении четырех свечей оставлял богатое поле для фантазии.

Денщик Игнат был одногодком Тарлецкого, но из-за своей жокейской комплекции и простецкого смешливого лица казался мальчуганом. Может быть, за смешливость Тарлецкий и держал его возле себя. Он любил, чтобы, когда он шутит, смеялись.

– Игнатушка, тебе придется переночевать вместе с нами, – покачивая ногой, почти ласково сказал майор своему денщику. – Художник поделится с тобой периной, мы ее постелим на полу поперек двери. Месье Зыбицкий, помогите Игнату достать перину, вам и так будет достаточно мягко.

Игнат, хихикнув, подошел к кровати Зыбицкого. Вскоре его постель у двери была готова.

– Ложись, – разрешил ему Тарлецкий, – можешь спать, ведь ты же умеешь спать чутко. Этой ночью ты должен просыпаться при каждом шорохе. Возьми в моем саквояже пистолет, заряди, и, ежели чего, я тебе разрешаю в него пальнуть. И вы ложитесь, господин Зыбицкий.

Бормоча что-то по-польски, художник разделся и неуклюже залез под одеяло. Тарлецкий оставался сидеть на диване, закинув ногу на ногу и равномерно покачивая ею в такт громкому тиканью часов, что висели над его головой. Он даже не снял сапог, в которых его ноги варились с утра. Дмитрий вдруг подумал, что если Зыбицкий действительно шпион, приехавший сюда с какой-то важной конспиративной миссией, его, чего доброго, могут попытаться освободить. И он решил не спать всю ночь. Тарлецкий даже взял было с секретера книгу, но тут же отшвырнул ее, решив, что чтение скорее его усыпит.

Монотонно двигался маятник часов. На четверть сгорели свечи. Тарлецкий встал и задул их, оставив гореть лишь одну. Показав жестом встрепенувшемуся Игнату, что все в порядке, он вновь сел на диван качать ногой.

Шло время. Тарлецкому казалось, что уже близок рассвет, а между тем стемнело лишь полтора часа назад. Дмитрий смог убедиться в этом, осветив потрескивающей свечой циферблат часов. «А если я вдруг усну? – подумал Тарлецкий. – Через дверь он не выйдет – там Игнат. Эти два окна прямо возле меня, я проснусь, если кто-то полезет через них. Остается окно со стороны фасада. Специально что ли нас положили спать в комнате, где так много окон? Можно подвинуть тот шкаф, и он как раз закроет окно, никто не пролезет. А если Зыбицкий проснется, скажу ему, что из окна дует».

Усмехнувшись собственной шутке, Тарлецкий поднялся, и, упершись плечом в стенку шкафа, понял, что сдвинуть его с места будет сложно даже втроем. Однако польза от того, что он поднялся и оказался у окна, все же была – в бледном перламутровом свете луны он различил в саду очертания людей. Трое конных и еще кто-то пеший в белом. Один из силуэтов Тарлецкий, как ему показалось, узнал. «Пан Константин! Бежать? А мои документы?» – прошептал майор и едва не поддался желанию в ту же минуту выскочить в окно. Но, во-первых, из-за высокого цоколя прыгать вниз было небезопасно, а во-вторых, нужно было предупредить Игната. Тот проснулся, едва Тарлецкий наклонился над ним.