Крепь

– Так не мудрено и потерять! Сколько добра с этого несчастного края они везут в свои амбары, которые называют магазейны, которые такие огромные, что все здешние корчмы могли бы этим торговать десять лет, а все здешние люди могли бы это три года кушать и ничего не делать! А на самом деле им придется три года ничего не кушать, потому что все их харчи уже в царских магазейнах! Так эти подводы, они, верно, отправили в какой-то свой магазейн, может быть, в самый Минск, и не приставили к нему своих солдат, или те засиделись в какой-нибудь корчме, а оставленные сами себе мужики возницы узнали, что началась война, и разбежались по домам. И вот мне говорят про этот брошенный обоз, и у меня сердце обливается кровью, потому что я могу вообразить, сколько там может быть добра, но я не знаю, что с этим странным известием делать? Вы можете мне сказать: «Шмуля, не теряй времени и гони все эти подводы к себе на задний двор, прячь все, что ты там найдешь, в свои погреба, и это поможет тебе или сделать хороший гандель, или просто не умереть от голода, когда придет зима, а эти солдаты опустошат здесь все вокруг!». Но я не делаю этого, потому что просто боюсь! Я боюсь пальцем дотронуться до этих фурманок, потому что если москали найдут у меня хоть одно казенное ячменное зернышко, они не станут устраивать суда, а тут же повесят бедного еврея и еще скажут, будто именно его прадедушка отправил их пророка Иисуса на распятие!

– А хоть что-то происходит в округе, про что не знает «еврейская почта»? – восхитился Тарас осведомленностью корчмаря. – Только нам ты на что про это рассказываешь?

– Потому что мое сердце успокоится, если добро достанется добрым людям! Одно дело старый корчмарь, которого каждый считает пронырой и вором, другое дело вы – честные панские слуги! С твоим умом, уважаемый, ты придумаешь, что делать с этим обозом, да вот: скажешь, будто это пана вашего обоз, а вы сопровождаете…

Тарас решительно поднял кубок, приглашая всех выпить. Кажется, у него уже созрел план.

– У какого, кажешь, это хутора? Будровщина? Амир! Едем! – приказал он, вытерев усы. Закусывать уже не хотелось. Амир несогласно помотал головой, но Тарас тут же ткнул в него пальцем и напомнил:

– Уговорились: я тебе девку, ты до самой встречи с паном меня слушаешься. Аллах свидетель! Поехали, браток, поглядим просто, что там в фурманках…

После проливного дождя мир, в который вернулись Тарас с Амиром, отдохнув в корчме всего-то часа три или четыре, выглядел совершенно иным. Крупные капли скатывались с листвы деревьев, в которой бешено щебетали птицы, омытая от дорожной пыли трава поднималась на глазах, даже куры, шаставшие возле корчмы, отряхивали от воды свои перья и так активно вертели головами, словно теперь ждали от жизни чего-то нового. Легко дышалось. Новым и многообещающим выглядел мир в глазах Тараса и Амира, улыбнувшихся друг другу. Они сели на коней – Тарас, слегка покачиваясь, Амир, как всегда, будто влитой. Мечтательная улыбка не сходила с его губ даже когда они поехали мимо выползавшего из леса кладбища. Тарас понимающе ухмыльнулся – видно было, как зацепила татарина грустная красавица из корчмы. Тем не менее, именно он выбрал направление, в котором нужно ехать. Дорога выглядела, будто холстина, лежавшая в корыте и замоченная для стирки – каждая колея, каждый след от копыта были заполнены водой, иногда удивительно прозрачной, а кое-где из воды выступали лишь небольшие бугорки грязи. Поэтому двигались по обочине, не такой разъезженной.

Выйдя из корчмы, путники не понимали, что они вернулись не просто на не самую оживленную раскисшую дорогу, а на театр военных действий, в конце второй недели войны докатившихся до этих мест в полусотне километров от Минска.

В связи с этим у автора появляется долгожданный повод сделать довольно пространное отступление, касающееся общего хода войны.