Крепче брони

«В музее боевого пути 40-й армии, созданном при 91-й киевской школе, есть специальный стенд о А. А. Рыбаченко. С тринадцати лет комсомолка. В шестнадцать — учительница, в восемнадцать — секретарь райкома комсомола. В девятнадцать командует ротой…»

«Известия», № 56, 1968 г.

Не только в киевской школе. Во многих других школьных и местных краеведческих музеях можно встретить материалы об Анне Алексеевне Рыбаченко. А письма! Они идут из самых разных мест — от взрослых, от школьников — успевай отвечать.

И приглашения. На встречи ветеранов, в школы, на телевидение, на предприятия… Надо отдать должное Анне Алексеевне — она старается откликнуться на каждую просьбу, особенно ребячью. Несмотря на физические недуги, она является членом многих обществ, часто выступает с лекциями по путевкам общества «Знание». Почти о каждой встрече подробно расскажет в письме. Письма эти то восторженные, то грустные, потому что иные встречи заставляют вновь все вспомнить и пережить.

И в то же время каждая встреча с ветеранами войны, со школьниками, с молодежью, каждое письмо от друзей, а их у нее очень много, заряжают новыми силами. И она пишет:

«Я не унываю. Жизнь прожита правильно, главное — не напрасно».

Да, великое дело — жить для людей, приносить им пользу. И получать в ответ добро за добро.

Молодой комиссар

1

День стоял жаркий, хотя наступил сентябрь. Высокое солнце нещадно палило. Но здесь, на высоте, приятно обдувал ветерок.

Мы бродили по пожухлой траве, вспоминали бригаду, друзей, подбирали и рвали листовки, на которые немцы не скупились.

Николай Чернушкин за эти тяжелые дни боев не очень изменился. По крайней мере, внешне. Как всегда, чисто выбрит, подтянут. Сапоги начищены. У гимнастерки свежий подворотничок… Разве только немного осунулся, стал более сдержан, да появилась суровость во взгляде.

На передовой в этот день было относительно спокойно. Оттуда только изредка доносились пулеметные очереди. Над головой крутилась зловещая «рама».

Провожая взглядом самолет, Николай на некоторое время замолчал. Потом задумчиво произнес:

— Жаль, людей много положили. И каких!..

Тяжелораненые не хотят оставлять поле боя. Приказываешь: «Отправляйтесь в медсанбат!»

А в ответ слышишь: «Пока жив, буду драться».

И опять задумался.

— О взводе Зелинского обязательно расскажите в газете. Он бился так же, как взвод Кочеткова. Отбил две атаки тридцати немецких танков. Семь танков сжег в одном бою. Из двадцати бронебойщиков в живых осталось четверо. Но враг не прошел. Погиб и сам Зелинский. Хороший был командир взвода и парторг роты. За ним бойцы готовы были пойти в огонь и в воду. И шли… А сколько таких, как Зелинский, погибло в эти дни…

Видно было, как тяжело переживает Чернушкин потерю тех, кто еще недавно был рядом, с кем привык делить трудности, горе и радость.

Подошли к группе бойцов, подправлявших старую траншею. Чернушкин едва успел поздороваться, как его окружили со всех сторон. Одни достали кисеты, предлагали закурить, другие угощали дикими яблоками, которые насобирали где-то рядом, в балках. Известное дело — солдаты: если они уважают командира или комиссара, душу ему выложат. А Чернушкина в подразделении любили.

После грустных воспоминаний Николай оживился, глаза засветились теплотой.

— Обедали?

— Обедали, товарищ комиссар! Только что.

— Как отдыхается?

— Хорошо, товарищ старший политрук.

— Сводку Совинформбюро знаете?

— Слышали. Парторг приходил, читал. Только вот почты долго нет.

— Скоро должна быть, подождите.

Улыбнувшись, Чернушкин достал из кармана немецкую листовку и передал ее бойцам. Эту листовку, довольно выцветшую на солнце, мы только что подобрали. На ней картинка: в вишневом садике — белая, уютная украинская хата. На скамеечке под окном — счастливая, улыбающаяся молодая чета, а у ее ног белокурая курчавая девочка играет с маленьким смешным козленком… И подпись крупным шрифтом: «Вас ждет такое же счастье. Сдавайтесь!..»

Листовка пошла по рукам. Я заметил Николаю:

— А ведь немцы для того и сбрасывали, чтобы ее читали да рассматривали наши бойцы.

— Пусть полюбуются. Они уже кое-что видели…

Молодой боец с выгоревшими русыми волосами, с веснушками на носу долго рассматривал картинку, потом зло выругался:

— Вот гадюки! Чем хотят взять.

— Они с подходцем, сволочи.

— А как же! Знают, что и у нас есть семьи… Только не по адресу, господа фрицы.

— Смотрите, как здорово! — Чернушкин протянул руку за листком. — «Рай», а не жизнь! Правда?.. Только подсчитал бы вот кто, сколько наших женщин и детей уничтожили эти звери в мундирах, которые обещают райскую жизнь, сколько угнали они наших людей в рабство… Сколько вдов и сирот оплакивают погибших на фронте мужей и отцов… Этими листовками они хотят разложить нашу армию, а своих солдат наставляют: «Убивай каждого русского, если это даже ребенок… Убивай, в тебе не должно быть никакой жалости. Арийская раса должна господствовать над всем миром…»

Бойцы притихли, задумались. Молчание нарушил младший сержант, должно быть, командир отделения.