Крепитесь, други!

— Иди, Люся, теперь все ясно. Завтра же обзвони тех, кто еще не успел проплатить и пошли подлинные реквизиты.

— Езжайте домой, Валентина Сергеевна. На вас лица нет, вам в постель нужно. Грипп.

— Да, да. Ступай.

Она легла на скрещенные руки. Вновь запылал огнем грипп, заломило виски. Кто это сделал? Валентина почувствовала себя преданной. Похоже, что он не один, что прекрасно знает внутренние порядки. Кто? За два месяца через агентство прошло не меньше семидесяти человек.

Отдышавшись, позвонила Алексу.

— Алекс, беда. Кто-то подменил реквизиты на договорных бланках и перехватил всю выручку за три недели. Через «Конверс-банк».

Алекс молчал.

— Ты бы мог узнать фамилию?

— Это ничего не даст. Там все подставлено.

— Что же мне делать?

— Ничего. Он где-то близко, сам попадется.

— Он?

— Не она же.

— Ох, не знаю, не знаю. У меня голова кругом.

— Работай, держись, такова жизнь. Встретимся?

— Я гриппую.

— А-а… Ну, поболей, раз надо. О'кей!

Валентина разболелась на пять дней. В жару и в бреду она вновь превратилась в маленькую девочку, ей вновь виделся сильный добрый человек с седыми висками, капитан дальнего плавания, который увозил ее на сказочные острова, брал на руки и даже взлетал вместе с нею.

Все это время за ней ухаживала Анна Стахиевна. Как врача «божьей милостью», болезнь никогда не касалась ее самой, словно знала, с кем имеет дело, и уважала «спарринг-партнера». Действительно, со времени клятвы Гиппократа Анна Стахиевна ни разу не заболела ни гриппом, ни простудой, видя в этом лишнее доказательство точности своего выбора. В доме Королёвых она стала своим человеком. Между нею и Викентием Матвеевичем, двумя немолодыми людьми, соседями, вырастала теплая человеческая привязанность, согревавшая их обоих.

Тем временем, бухгалтер Люся названивала по клиентским телефонам, чтобы опередить их платежи по ложным реквизитам. Случайно позвонила и Роберту Кофману.

— Как это? — неприятно поразился он. — Я заплатил валютой госпоже Щербатовой. Что-то не так?

Люся спохватилась.

— Ах, ах! Извините, я ошиблась.

— В самом деле? Я могу быть спокоен?

— Да, да, совершенно! Накладка получилась, простите, пожалуйста. Все в полном порядке! — уверяла она.

— Это очень странно.

Положив трубку, он недовольно нахмурился, словно кот, которого погладили против шерсти. Ну и страна! Никогда ни в чем нельзя быть уверенным! «Накладка»! Новое слово в его словарь. «На-клад-ка»… или «на-кладка»… или «наклад-ка»? Подумав, он дал сообщение на пейджер Алексу. Звонок раздался минуты через две.

— Что у тебя? — они давно перешли на «ты».

Роберт поделился своей тревогой.

— Мне не нравится этот звонок из «Каскада». Что там произошло?

Алекс расхохотался и в двух словах осветил ситуацию. Роберт был изумлен.

— Никогда не приходилось слышать ни о чем-либо подобном. Это работа артиста.

— Артиста… — повторил его собеседник.

— Безусловно, несомненно! Очень талантливый мошенник! Надеюсь, агентство не погибнет? Этой милой женщине, Агнессе, не будет плохо?

— Конечно, нет. Пустяки.

— Такие натуры не всегда благополучны в обыденной жизни… — начал было Роберт, смутился и оборвал себя на полуслове.

Неожиданно для самого себя, в понедельник Виктор пришел в агентство. Его словно тянуло сюда неведомой силой. «Как злодея на место преступления», — подумал он и с постным лицом уселся за свой стол.

В комнате царило уныние. Как всегда в таких случаях, многие, если не все, оказались крепки задним умом. Кто-то давно заметил смену банка, да не придал этому значения, рассудив философически, мол, раз нет ничего постоянного в нашем лучшем из миров, то все перемены в порядке вещей; кто-то удивился новому сочетанию нулей в семнадцатизначном расчетном счете, но, вспомнив, что на книжках по оплате квартиры тоже поменялись цифры, решил, что так и надо, третьих невнятно удивило качество бумаги, словом, как водится, в наблюдательности никому отказать было нельзя, зато в бдительности — дóлжно. За три недели у всех случились сделки с оплатой по безналу, и сейчас каждый подсчитывал потери.

— Ух, попадись мне этот негодяй! — кипела Екатерина Дмитриевна, — я бы ему сказала! У нас, у трудяг, воровать, уму не постижимо! А ведь свой, в глаза нам смотрит…

— Это не факт, — отозвался Юра. — Зачем ему тут засвечиваться? Его и след давно простыл. Такие вещи требуют длительной проработки.

— Очень, очень хитроумный жулик, — задумчиво согласился Максим Петрович.

— Совести нет у людей, — в сердцах проговорила Екатерина Дмитриевна, успокаиваясь.

Виктор поднялся и стал расхаживать по комнате, по свободному промежутку между столами и цветочными подставками.

— Ужасный век! Ужасные сердца!

— Внимание, классика! — поднял палец Юра.

Но Виктор добродушно отмахнулся.

— Не цепляйся, вьюнош. Да, классика. О, времена! О, нравы! Что исправляет нравы? Труд? Никогда, посмотрите на каторжан. Искусство? Сомнительно. Некоторые уверены, что красота спасет мир. Но пока что она губит его, потому что знает о себе от зеркала. Если бы та береза, за клумбой, старая и корявая, могла посмотреть на себя в зеркало, она засохла бы от горя при виде молодой белоствольной соседки.