Крепость

Мальцов вышел на улицу, птицы истошно затрещали, обозначая надвигающуюся опасность, отлетели и уселись неподалеку на провода, распушили белоснежные грудки, грелись, наполовину утопив в пуху длинные клювы, две пары маленьких недобрых глаз следили за каждым его движением. Тонкие черные ветви высокого кустарника походили на гигантскую метлу, поставленную вверх тормашками, редкие листья еще держались на ветвях, одинокие ягоды походили на киноварные точки на затертых страницах древних рукописей. Ветер качал красные ягоды, качал соро́к на проводах – белые грудки, иссиня-черные с отливом перья на крыльях, черные длинные хвосты, вспыхивающие вдруг ультрамариновыми и изумрудными искрами, словно стеклышки калейдоскопа, – ветер качал так и не снятые с веревки плотные льняные простыни, и они слегка колыхались, холодные в своей обнаженной чистоте. Влажный воздух резко пах печной сажей.

Лена уже собралась, сложила в пластиковый пакет пироги с капустой, сунула туда четыре стопки и две бутылки разбавленного спирта, хранившегося про запас. Сталёк домой не приходил, переночевал у кого-то в Котове. Заперли навесные замки на дверях, пошли по дороге, меся липкую и холодную глину. Поднялись на взгорок, пошли сквозь заросшее березняком поле к насквозь промокшему темному лесу. Лужи на дороге затянуло первым ледком.

Мальцов вспомнил, как в детстве, играя во дворе, любил осторожно ступать по льду, вслушиваться с замирающим сердцем в хруст, следить, как расползается опасная белая трещина. Особым шиком считалось пробежать по глубокой застывшей луже и не замочить ног. Это веселое занятие всегда заканчивалось одинаково – он приходил домой в мокрых башмаках, быстро раздевался, совал застуженные ноги под горячую струю в ванной. Когда ноги отходили, приходилось надевать на босу ногу ненавистные колкие шерстяные носки, а потом еще стирать промоченные носки в алюминиевом тазу, слушая непрекращающиеся материнские нотации. Теперь некому было даже отругать его, промочи он ноги, да и их поход в Котово был вовсе не веселой детской забавой.

Сапоги с хрустом проламывали лед в лужах, оставляя на убогой дороге вместо скованных узорами стеклянных пятен вереницу темных следов, отметины быстро затягивало взбаламученной стылой водой. Каждый шаг стоил усилий, ноги издавали печальные хлюпающие звуки. Теплый воздух и холод земли встречались друг с другом, темные метины следов начали парить, словно каждый след ожил и бесшумно задышал в унисон с удаляющимися всхлипами отяжелевшей обуви людей, что бросили их здесь на произвол стихии. В низинах около леса висел густой туман, его легко можно было нарезать ножом и раскладывать вилкой на тарелки.

На кладбище, неподалеку от вырытой могилы, горел костер, оранжевые языки пламени лизали тянувшиеся к ним замерзшие руки землекопов: Всеволя, Сталёк и двое незнакомых мужиков тесной кучкой сбились около огня. Пустая бутылка валялась рядом – мужики грелись как снаружи, так и изнутри. Лена постелила на столик у могилы льняное полотенце, выложила пироги, но бутылки ставить не спешила.

Подошли четыре котовские бабы, добавили к пирогам листики сыра, тонкие кружки колбасы, конфеты и пряники – обязательное в таких случаях подношение. Наталья Федоровна, Ленина подруга, нарезала большими ломтями две буханки черного, посолила хлеб, достала из кармана три очищенные загодя луковицы, ловко разделила их ножом на четвертушки.

Наконец появился Валерик с черным длинноволосым мужиком в рясе.

– Давайте-давайте, несите, машина подъехала, стоит у ворот, – сообщил он начальственным голосом.

Мужики покорно поднялись, гуськом пошли к воротам. Женщины похватали заготовленные с вечера еловые ветки, принялись устилать тропинку, по которой должны были пронести усопшую.

Мальцов взглянул на бородатого в рясе, встретился с ним глазами и онемел от изумления.

– Га! Ты! Ученый! А я тебя искал. Сказали, ты в деревню съехал. Ну, значит, судьба! – Просто-Коля выпучил глаза и уже лез обниматься.

– Уймись ты, черт, – Мальцов оттолкнул его. – Ты тут с каких пирогов?

– Прибился к батюшке, вторую неделю живу, я его еще по монастырю знаю, – сообщил Коля простодушно. – Ну ты даешь, значит, вот где твоя деревня! А меня, знаешь, попросили почитать, батюшка в отъезде, Валерик – хороший человек – обещал три бутылки.

– Хороший человек… наобещал тебе, а ты и горазд!

– Что такого, я же не прошу миллион, мы, сам понимаешь, подаянием живы. А я, Иван, рад тебя видеть, – прибавил Коля, широко улыбаясь. – Слыхал, Танечку менты замели за наркоту? Я еле ноги унес, повезло. Отлить вышел на улицу, а они налетели. Я огородами, огородами, и утек.

– Как же теперь ее дети?

– Во даешь, детей пристроят, они не первые и не последние, свезут в детский дом, хоть есть будут исправно три раза в день.

Тем временем принесли гроб, поставили на крепкие кладбищенские козлы. Валерик выступил вперед.

– Давай, Николай, прочти божье слово, – произнес он торжественно, упиваясь самозваной ролью распорядителя.