Крепость

Туган-Шона кивнул. Ночью он вспоминал, как по просьбе Мамая принял Аллаха. Принял и забыл – Великое Синее Небо простиралось над всем миром, над мелкими богами, что были лишь частью единого целого, как многочисленные звездные костры были лишь цветами, вышитыми на ночном покрывале; светя людям в степи, все они подчинялись одной госпоже – Луне, следуя за ней, как верные псы за охотником.

Признание Николая Туган-Шону не удивило, наоборот, увидал в нем знак свыше. Казалось, небо решило покарать его, лишив покровительства великого эмира, но тут же и спасло, опять подарив надежду, и он ухватился за нее, понимая, что, пока не прошел весь свой путь, должен идти по земле, ибо ложиться в нее, похоже, было для него рановато. Иса принял известие молча – простой воин подчинился сотнику, как всегда подчинялся командирам.

Они медленно ехали по топкому берегу ручья, вперед; теперь важно было не напороться на разведчиков с обеих сторон, спрятаться, увидеть и уцелеть. На четвертый день пути самаркандское войско нагнало их, весь день они пролежали в густом кустарнике и остались незамеченными. Войско ушло вперед к реке, они стали двигаться за ним на безопасном расстоянии, в трех фарсангах позади медленно тянувшегося обоза.

На пятый день Иса вызвался в разведку, растворился с лошадью в предрассветном тумане и назад не вернулся. Может быть, он примкнул к войску, может, пал, сраженный стрелой в степи, – Иса исчез, больше они никогда его не видели. Отвар ли, которым он поил Николая, сделал свое дело, или дымы отогнали духов болезни, только русский медленно шел на поправку. Горячка прошла, боль в плече стала терпимее.

Через десять дней после схватки с отрядом Дэлгэра, спрятав коней у ручья, они прокрались ночью к высмотренному заранее высокому кургану, залегли на его макушке в зарослях высокой, шелестящей на ветру траве – отсюда открывался вид на оба войска. Тохтамыш не успел перейти реку, Тимур навязал-таки ему битву.

23

Эти земли арабские торговцы называли Землей Теней, потому что людей, населявших эти болотистые пустоши с их клубящимися туманами, застревавшими в шевелюре тонкоствольной ольхи, с серыми валунами, выпирающими из устланной мхом земли, никто никогда не встречал. Арабы, по их рассказам, клали привозимые на обмен товары на вершины высоких курганов, а когда возвращались, находили там горы пушнины и тяжелые чушки болотного железа, из которых получалась отличная оружейная сталь. Небесный свод здесь стелился низко над пустынной землей и ничем не напоминал царственную голубизну неба над Самаркандом и высокий небосвод монгольских степей. То были гиблые земли, здешнее серое, сырое и безлюдное пространство внушало страх. Летом дни были бесконечными, а ночи краткими, блеклыми, полными пугающих видений. Солнцелюбивые люди чувствовали себя в этих гнилых землях бродягами, голодные и озлобленные, они мечтали либо умереть, либо вернуться домой со славой, лишь бы поскорей прекратилось это унылое существование. И потому, когда в Тимуровом войске увидали полки противника, воинами овладело лихорадочное предвкушение битвы. Муллы отслужили вечерний намаз, благословив героев. Ночью не жгли костров, точили оружие, проверяли упряжь, проклинали время, как будто специально замедлившее свой бег.

На заре выступили. Ордынское войско расположилось напротив самаркандцев длинной подковой. Тимур выстроил людей косой линией, разделив армию на семь туменов, основные силы находились на чуть выдвинутом вперед левом фланге, там же Туган-Шона разглядел и знамя великого эмира. В центр поставили наименее боеспособных воинов из покоренных племен и земель – их никогда не жалели, их и набирали-то в войско для первого удара, в таких отрядах обычно выживал лишь каждый двадцатый, да и то не всегда. Тимур рассчитывал втянуть Тохтамыша вглубь и, быстро сведя фланги, захлопнуть ловушку. С правого фланга стояли воины младшего сына эмира Мираншаха, для усиления ему придали три сотни «избранных» из братства смертников во главе с Шейхали-багатуром.