Крепость Луны (СИ)

Под большим пальцем, там, где ладонь начинает переходить в запястье, пёком пекла родинка. Я нажал на неё безымянным пальцем правой руки и прошептал:

— Выйди из самой себя…

Я тут же ощутил за пазухой тяжесть и с редким благоговением вынул оттуда Ламбридажь в чёрной кожаной обложке. Долго глядел на неё, потом подошёл к столу и сел. Трепетно откинув обложку, вместо страниц я увидел красивое перо и золотую чернильницу. Снова закрыл записную книгу, затем вновь открыл. На этот раз вместо провала для пера, шелестели пустые страницы. На первой странице, в самом верху, едва разборчивым почерком было написано:

"Николай! Отзовись".

Я ухмыльнулся и написал ниже:

"Отзываюсь. Что стряслось?"

Прошла, наверное, минута прежде, чем появились слова:

"Я хочу, чтобы ты подстраховал меня. Где находишься?"

Я со смаком представил физиономию друга, и перо с азартом вывело:

"В тюрьме".

И снова ответ:

"Брось шутки. Вопрос жизни и смерти".

"Я не шучу, Денис. Я действительно угодил за решётку. Мне подкинули дело и обвинили в похищении".

Чёрные строки возникали одна за другой:

"Как может сыщик сесть в тюрьму? На что связи? Ты подводишь меня — знай это! Я рассчитывал на тебя. Впрочем, это ерунда, мой друг. Как только я закончу одно дело, я помогу тебе покинуть душные тюремные покои. Если, конечно, тебя к тому времени не повесят".

Я засмеялся и поторопился написать:

«Не надейтесь, господин Ярый! А за спасение буду благодарен. Что ещё?»

«Ничего. Спи, если на нарах это возможно. До связи».

Я спрятал перо и чернильницу в Ламбридажи и положил на неё левую руку.

— Спрячься в самой себе!

Чёрный том превратился в облачко дыма, которое тут же втянулось в родинку. Моя рука хлопнула по столешнице, потеряв опору.

Я снова лёг и, утомлённый впечатлениями, уснул. Не помню ни одного сна, который снился в ту ночь. Казалось, я только смежил веки, как в них ударил жёлто-оранжевый луч, вырвавшийся из-за облаков.

Громыхнул замок, и в проёме показался П.В… Я перевернулся на бок и только потом сел.

— Доброе утро, господин Переяславский. Благоприятно изволили почивать?

— Отлично.

Один помощник налил в умывальник свежей воды, другой поставил на стол тарелки и приборы, выглядевшие очень даже сносно для острога. Простого человека так уж точно не накормят, сразу подумал я.

— Наверняка, вы изволили взалкать?

— Чуть-чуть, — признался я.

— Тогда прошу присесть. Приятного аппетита.

П.В. удалился вместе с помощниками, оставив меня пожинать плоды острожской кухни. Эти плоды оказались приятными на вкус. Вероятно, готовились они отдельно.

Через час вновь явился надзиратель и пригласил прогуляться:

— Вас вызывают на допрос, господин Переяславский.

Столовые приборы пересчитали, вежливо загородившись спиной. Потом (уже менее вежливо) обыскали с ног до головы и провели по унылым коридорам в тусклое неуютное помещение с единственным запылённым окошком.

За пустым столом сидел главный следователь Западного отделения (я догадался, что это он, по мундиру, а также учитывая собственную должность). На мгновение показалось, что это упитанный сынишка одного из начальников забрёл в комнатушку, но потом я разглядел морщины, вислые щеки, неестественно большие для мальчика руки и понял, что передо мной зрелый, лучше сказать, полностью вызревший и начинающий потихоньку стареть мужчина. Веки его почти закрывали зрачки, и невольно создавалось впечатление постоянной дремоты.

В углу стоял дяденька богатырского телосложения, с неприятнейшей миной и красными, торчащими из-под соломенных волос ушами. Я сразу догадался, для чего он здесь.

— Садитесь, господин Переяславский, — сказал главный следователь. Голос у него был сладко-приторный, бархатный, с женскими нотками. — Меня зовут, если вы ещё не знаете…

— Увы, не знаю, — перебил я самым неделикатным образом, чтобы показать: имена начальников только потому, что они начальники, я знать наизусть не обязан.

Следователь приподнял веки, обнажив в глазках мышиного цвета искорки удивления, переходящего в раздражение и желание поквитаться.

— Меня зовут Эраст Владимирович Рубовский. Я главный следователь Западного отделения.

— Так и думал, — пробормотал я не без намерения.

— Простите?

— Весьма рад встречи, — я опустился на стул.

— Я тоже. Да, как видите, обстановка не радостная.

— Ага. Цветочков маловато, — кивнул я. — Люблю цветочки.

Мой лёгкий, беззаботный тон не понравился Рубовскому: я почувствовал, как воздух стал плотнее.

— Неловко говорить, но такова моя жестокая обязанность. Я возглавляю, как вы догадались, дело по злостному хищению ценных документов, на которых стоит гриф "Секретно".

— Догадаться не трудно, — вставил я.

— Это хорошо. Однако вы должны так же догадаться, что являетесь главным подозреваемым. И пока единственным.

— Значит, писарь Дмитрий, с которым я работаю, уже дал показания?

Рубовский медленно моргнул и ответил, глядя мне в глаза:

— Сразу. Он подтвердил свою невиновность и освобождён.

— При помощи какого же способа вы убедились в невиновности Дмитрия? — не повышая голоса, но с силой спросил я.

— А вам бы хотелось, чтобы он разделил с вами вину, господин Переяславский?