Крепость мёртвых

Все знали, что он не просто человек не верующий, а прямо такой богоненавистник. Рассуждал он так. Это не наш Бог, а еврейский. Поэтому нам ему молиться не стоит. Лучше совсем никому, только не этому. Как-то, еще до ареста, он на рынке поспорил с диаконом того храма, который в последствии попытается сжечь. Ну как поспорил, стал задевать отца Даниила, а тот пытался успокоить Башку.

«Вы нам врете, – кричал как можно громче он, больше для вида – учите всех любить, а казакам позволяете убивать».

«Так они же слуги государевы, – отвечал священнослужитель, – к тому же нас защищают».

«Значит вас ваш еврейский Бог не защитит, или вы просто сами в него не веруете?», – не унимался Башка.

«Бог с тобою, что ты говоришь такое, и волосы наши сосчитаны», – говорил тихо отец Даниил.

«Ах так, тогда зачем нам здесь казаки? Это убийцы, а вы их прямо с оружием в храм пускаете».

Когда на горизонте показался казачий патруль (это происходило в последние недели пребывания в Ставрополе Второго степного полка), Башка быстро затерялся в толпе.

Видели его часто с одной девкой. Из бедных, легкого поведения. Но не проституткой. Вроде как это была его пассия. Была она слегка полноватой, с огненно рыжими волосами и засыпанном конопушками лицом. Однако симпатичным.

Так вот этого негодяя и пытались отбить смутьяны. Вел себя Башка в тюрьме вызывающе. Он прекрасно знал, что у нас здесь организовано несение службы в полном соответствии с законом. Бояться ему было нечего. Да он драться и не кидался. А только бывает зайдет в его камеру утром казак, заступающий на пост, который отвечал за сектор, где была камера Башки (такой был порядок – осматривать камеры заступающей сменой), и он на казака с вызовом посмотрит и скажет:

«Вас еще не перебили, господа степняки?».

В один из тех дней, следующими сразу за попыткой мятежа, я, как частенько в свободное время, отправился к одной женщине, с которой имел отношения. Звали ее Юлия. Была она на десять лет старше меня, вдова, воспитывала пятнадцатилетнего сына. Он учился в городской гимназии. А мать работала фельдшерицей в больнице.

Познакомился я с ней в ту ночь, когда меня ударили ножом в плечо. Был я тогда урядником и заступал частенько начальником патруля. В мои обязанности входило, в сопровождении двух казаков, ходить по городу и препятствовать нарушению порядка. Конечно же у нас был свой маршрут. В минуту, предшествующую ранению, мы обходили, помню, квартал, расположенный у самого Черного леса.

В одном из дворов мы услышали шум. А в том районе люди жили скученно. Двор занимало до десяти не больших домиков. Зайдя туда через полуоткрытые большие ворота, мы увидели толпу мужиков. Посреди этой компании стоял стол со множеством бутылок, а возле этого всего два взрослых рослых парня, смеясь, толкали друг к другу по очереди, как мячик, худенького мальчонку, который кричал:

«Дяденьки, не бейте, не бейте».

Увидев нас, пьяная толпа замолкла на мгновение, но быстро пришла в себя. Все люди из нее остались молча стоять на своих местах, а к нам развязанной походкой стали подходить пятеро, судя по всему, заводил.

«А, казачки, – сказал один из них, – а что вам здесь нужно, убирайтесь-ка по-хорошему».

В ту же секунду, как он договорил, моя плетка обрушилась на его лицо, превратив щеку в клочья, что его самого сильно пошатнуло, покатив по земле. Тут же его четыре приятеля накинулись на нас. Пока я отбивался плеткой, заметил, что нападающих уже стало на много больше. Вдруг, я увидел летящую с чем-то блестящим руку, направленную к моей груди. Сработал защитный рефлекс, и я повернулся боком, подставив под удар плечо.

В эту секунду пронзительная боль охватила всю мою руку от плеча до локтя и заставила немного согнуться в левый бок. В этот момент я услышал выстрел. Пока мы просто дрались, казаки отбивались от нападавших прикладами. А, увидев, что меня чем-то пырнули, один из ребят сделал выстрел.

Я оказался в дымном облаке, а от нас разбегались в разные стороны пьяные мужики. Как только пороховой туман рассеялся, я увидел лежащего на спине человека (это был тот, кто ударил меня ножом), а не вдалеке, сидящего на корточках того самого юнца, который недавно летал мячиком по подворотне.

Дальше я запомнил только то, как мы с казаками шли куда-то быстрым шагом, ребята вели меня под руки, а впереди бежал тот мальчик и кричал:

«Вот здесь, скоро уже наш дом».

Оказалось, что он вел нас к себе домой, где его мать вытащила нож из моего плеча, промыла рану и зашила ее рыболовной леской. Было больно, а она действовала довольно-таки грубо. Если бы передо мной был наш полковой врач, я бы крыл в ту минуту все и вся нецензурной бранью. Но здесь была женщина и приходилось сдерживаться. Затем мы быстрым шагом двинулись в сторону расположения полка.

Уже под утро полсотни казаков прочесали весь тот район, пока я лежал в лазарете (у меня начался жар) и даже арестовали несколько человек. Через неделю вечером я зашел отблагодарить ту женщину. Резкие движения еще приводили к острой боли, поражавшие всю левую руку.