Читаем Крепость Россия. Прощание с либерализмом полностью

Крепость Россия. Прощание с либерализмом

Анатолий Иванович Уткин , Михаил Владимирович Леонтьев , Михаил Зиновьевич Юрьев , Михаил Леонидович Хазин

В заключение еще раз кратко сформулирую свои четыре тезиса. Первое: в общем, все согласились с тем, что кризисное явление есть, этот кризис будет, и он будет для России представлять собой массу новых опций. Второе◦— цели стяжательства, цели получения процента и цели чисто экономические не могут быть целями национальной экономической политики и государства. Это средства, они вообще целями не могут быть. Третий тезис очень большие сомнения по поводу того, что можно построить всю экономическую жизнь на исключительно ценностных началах, и что никто не предложил способы организации экономической жизни, более рациональные, чем рынок и свободная конкуренция. Четвёртое, это вопрос о степени изоляционизма, о методах и, скажем так, принципах организации какой-то изоляции или, будем говорить мягче, протекционизма. Во всяком случае, не больше. Этот вопрос можно обсуждать много, но, по-моему, все присутствующие согласились, что без той или иной степени экономической и политической изоляции никакие реальные модели модернизации России невозможны, недостижимы.

Уткин: Вы знаете, изоляционизм◦— не хорошо и не плохо. В Соединенных Штатах, например, изоляционизм имеет очень мощную традицию, идущую от Джорджа Вашингтона. А среди действующих политиков, его, пожалуй, самым известным сторонником является Патрик Бьюкинен, рецензия на книгу которого опубликована в первом номере нашего журнала. Вот он явный изоляционист: увести все войска, укрепить границы Соединенных Штатов и когда нужно, если что, просто отсылать авианосцы, и все тут. Но изоляционизм◦— это редкий случай, за него голосует примерно 1 процент американских избирателей. Что касается России, то здесь изоляционизм невозможен, к сожалению, по двум новым причинам, которые впервые проявили себя за последние 15 лет. Первое обстоятельство◦— население России резко уменьшается, на миллион жителей в год. Впервые за тысячу лет. Последние 15 лет.

Юрьев: Я бы так не сказал. При Петре Первом уменьшалось население.

Уткин: Ну да, и в Первую мировую войну◦— два миллиона, Вторая мировая война…

Юрьев: Не война, мирное время. Смутное время, начало 17-го века, Петр Первый…

Уткин: Мне представляется, что тогда никто никого не считал, если считали, то кое-как. О Европе больше известно◦— чума, 30-летняя война и так далее, а в России все-таки это очень условно. Это первое. И второе зримое, это то, что Россия теряет к 37-му, к 40-му году Сибирь и Дальний Восток. Она теряет их просто, если экстраполировать нынешние процессы. Потеряет или нет, это уже другое, но если экстраполировать нынешние процессы, то точно потеряет. Кто там будут◦— китайцы или казахи, я не знаю, но там просто не будет русских.

Вот эти два обстоятельства, к сожалению, ослабляют притягательность изоляционизма, даже в самом позитивном смысле этого слова. Потому что нельзя себе представить, что вниз по Амуру мы будем защищаться от мигрантов межконтинентальными баллистическими ракетами, это, конечно, не очень реально. Техасская полиция не может остановить этот поток, а уж амурская милиция◦— я сомневаюсь. В этой ситуации изоляционизм бессмыслен, потому что как защищать две трети страны, где никто кроме медведей и китайцев не живет? И вот в этой ситуации надо либо вернуться, так сказать, к сталинскому протекционизму и втрое больше платить или вчетверо живущим там, на Дальнем Востоке, со всеми лозунгами и всем на свете, либо… Есть ещё один путь, когда говорят, что китайцы когда-нибудь станут российскими гражданами. Притом лояльными гражданами. Но до сих пор даже в Соединенных Штатах главное для китайцев◦— Китай, они смотрят только туда. И шпионаж идет туда. Поэтому изоляционизм в этом плане, так сказать, едва ли возможен. Не существует реальной границы, последней. Мне кажется, что эти два обстоятельства работают против изоляционизма, даже если это взять как последний рубеж.