Крепость Серахс (книга первая)

Каушут приподнял полог, вошел внутрь и увидел в левом углу кибитки человека, который сидел, обложенный со всех сторон одеялами. Было видно — час его пробил. Но и сейчас чувствовалось, что когда-то он был крепким, здоровым мужчиной. Теперь же некогда мускулистые руки не имели сил даже пошевелиться.

Аксакал еле слышно ответил на приветствие. Каушут подошел к очагу и остановился в нерешительности. Глаза старика были закрыты, но пальцы левой руки пошевелились, словно прося подойти поближе. Каушут подошел и сел рядом с больным.

— Вот, отец, я здесь, рядом с тобой. Да поможет тебе аллах выздороветь!..

Лицо больного, бледное, с бескровными губами и большим шрамом на лбу, было неподвижно. На пожелание Каушута он не ответил ничего, даже глаз не открыл. И лишь спустя довольно долгое время тихо спросил:

— Ты сын Яздурды-хана?

— Да, отец.

— Ты не узнаешь меня?

— Нет, отец.

— Я — твой дядя.

Каушут изумился. Он знал всех своих близких и дальних родственников, даже тех, кто остался в Ахале после того, как переехали остальные. Но до сих пор он не слышал ни разу, что близ самого Серахса у него живет дядя. "А может, он просто говорит так потому, что умирает и у него нет никого близких?" Как бы то ни было, Каушут решил не обижать перед смертью старика.

— Да, отец, такие теперь нелегкие времена, что и родственников своих можешь не узнать…

— Времена, говоришь?.. Времена… — старик запнулся и тяжело вздохнул. — Я тебя, сынок, тридцать с лишком лет назад видел. Ты учился, как помню, у муллы. Я тогда говорил Яздурды: "Вот, теперь можешь спокойно умирать, след твой уже не пропадет". А ты был похож на своего отца.

Каушуту снова пришлось удивиться.

— Да, отец. Но как вы все это помните? Уж не пророк ли вы?

Больной открыл глаза.

— Нет, я не пророк. — Он попытался протянуть Каушуту руку. — Давай поздороваемся с тобой, сынок. После тридцати с лишним лет. Как тогда, когда я приезжал. Ты протягивал мне обе свои руки…

Каушут протянул старику свои руки.

— Бисмилла![23]

— Алейкум эссалам… А теперь слушай. — Старик отнял свою невесомую руку от могучих ладоней Каушута. — Слушай, сынок.

— Я слушаю вас, отец. Говорите все, что вы собирались мне сказать.

— Я совсем один. У меня нет ни сына, ни дочери, ни братьев. Есть только вот этот шрам на лбу, такой же точно, как был у твоего отца на руке, ты помнишь его, сынок. Тот шрам, который спас меня от смерти. Это было сорок лет назад. И я тогда должен был умереть. Конечно, первое, что меня спасло, — это аллах, но второе — Яздурды. Тогда я сказал ему: "Ты у отца один. Я — тоже. Будем с тобой братьями"… И когда прогнали врага, мы зарезали овцу и позвали муллу. Там мы побратались с Яздурды. И жили братьями. Пока не стали врагами…

— Говори, говори дальше, отец!

— Нет, этого я не могу сказать. Эту тайну я унесу с собой в могилу. Кроме Яздурды про нее знает один аллах… Так вот, сынок, тогда Яздурды сказал: "И брат брату наносит раны, Ораз. Только я не стану убивать тебя. Но если я умру раньше тебя и ты придешь ко мне на поминки, я до конца света вынужден буду просидеть в своей могиле. Помни об этом, брат".

— И ты послушал его?

— Не торопись, сынок. Я должен был уехать из аула. Я знал, что виноват. Яздурды умер. И я не посмел прийти на его поминки. Но у себя дома я зарезал скотину и помянул его. А в ту ночь, когда исполнилось семь дней, я пришел к нему на могилу, взял на ней горсть песку, потер свои глаза и поплакал. Вот так, сынок… А теперь я прощаюсь с этим светом…

Каушут тут же возразил, повинуясь больше сердцу, чем глазам:

— Не опешите, Ораз-ага. Не тот умрет, кто слег, а тот, кому аллах скажет.

— Я понимаю… — ответил старик безразлично. — Яздурды был настоящим мужчиной. На том свете он простит мне мою вину…

— Обязательно простит.

— На этом свете у меня нет ничего такого, что могло бы сгодиться людям. Одна только лошадь, совсем еще молодая. А ты сын Яздурды. И это чистое животное я посвящаю тебе. Но если ты не примешь ее от чистого сердца, я уйду в могилу с незакрытыми глазами. А если примешь, мне будет хорошо, сынок. Туркменам все хуже и хуже с каждым днем. Ты — сын Яздурды-хана. И если ты настоящий сын, то не будешь сидеть дома, накрывшись тулупом. Ты сядешь на коня, ты будешь защищать свой народ. И если этот конь спасет тебя от погони и еще раз послужит тебе, когда ты будешь догонять врага, я возвращу свой долг моему брату Яздурды. Прошу, не отказывай одинокому старику, сынок…

Ораз-хан замолчал, то ли от усталости, то ли это было все, что он хотел сказать. Как раз в эту минуту полог откинулся и в кибитку вошли три человека. Одним из них был Непес-мулла, а двое других — старики с белыми бородами.

После приветствий самый старший из гостей подсел к больному поближе.

— Как дела, Ораз? Тебе лучше?

Больной недовольно поджал дрожащие губы и уставился в туйнук, словно собираясь говорить не с людьми, а с небом.