Крепость Серахс (книга первая)

Язсолтан не знала, что отвечать. В душе она соглашалась с Ходжакули. Только она не верила, чтобы Каушут мог сам резать головы. Действительно, она заметила, что глаза у Каушута после похода в Мары изменились. Но она думала, что это от усталости, от вида крови, проливаемой другими. Ходжакули же выставил самого Каушута каким-то кровожадным разбойником, в котором Язсолтан не могла узнать мужа.

Ходжакули несколько минут говорил еще что-то в том же роде. Потом повернулся и ушел, обиженный и рассерженный на старшего брата.

Язсолтан еще долго думала о Ходжакули и своем муже. "Вот два человека, два брата, — говорила себе она. — Этот живет себе спокойно, ни во что не вмешивается. И никто не ругает его за то, что он не садится, чуть что, на коня и не едет то спасать пленников, то защищать каких-то сарыков… А в моего точно бес какой-то вселился…" Язсолтан действительно стала подумывать, что у Каушута помутился разум. И она решила: если на этот раз он вернется живым, то больше никогда его никуда не пустит.

Солнце поднялось уже высоко, и Язсолтан отправилась к Бостантач-эдже, жене Непес-муллы.

На улице было не слишком холодно. Иней, выпавший за ночь, растаял, и с земли поднимался легкий пар. Радостно прыгали на обочинах дороги жаворонки. На деревьях, росших по краям арыка, еще держалась белая изморозь и под ярким солнцем придавала им особенную красоту. Кусты прошлогоднего янтака и чети были тоже в инее и издалека казались покрытыми белыми цветами. Бескрайняя степь дышала легко.

Дойдя до черной кибитки, Язсолтан услышала голос Непес-муллы, который занимался с ребятишками. Мулла объяснял, как ведется летосчисление.

— Первый год — мышь, потом корова, барс, заяц, рыба, змея. Баран, лошадь, обезьяна, собака, свинья…

Мальчишки хором повторяли за муллой.

Язсолтан приподняла полог и поздоровалась с Непес-муллой.

— Элти в хибаре, — ответил мулла, — идите туда.

Язсолтан опустила полог и вышла. Когда она вошла в хибару, там никого не было. Но по традиции она сказала свое "Саламалик!" и села на кошму.

Через минуту появилась и Бостантач-эдже. Женщины поздоровались.

— Ну, как твой муж, еще не вернулся?

— Ай, Бостан-эдже, не вернулся! Он-то уехал, а мы тут остались волноваться за него! Что-то больно долго его нет!..

— Старые люди знаешь как говорили? Моли, чтобы юноша, ушедший по делу, задержался. Ибо если задержится он, значит, дело свое сделает. — Бостантач достала шерстяной сачак и положила его перед Язсолтан. — Бери хлеб, ешь. А за него не волнуйся.

Язсолтан, поверившая в пророческий дар старухи, серьезно спросила у нее:

— Но они хоть здоровы, Бостан-эдже?

— Здоровы, слава богу, здоровы.

Язсолтан развернула сачак и отломила от лепешки. Бостантач хотела было снять висевший в углу кувшин с маслом, но гостья остановила ее:

— Нет, нет, спасибо, пусть он там висит. Я уже поела, можно и товир поднять.

Язсолтан быстро дожевала хлеб, ей не терпелось рассказать старухе свой сон и услышать его толкование.

Как только товир был поднят, Язсолтан опустила голову и, волнуясь, начала:

— Бостан-эдже, я к вам пришла… Я хотела… Мне сон сегодня приснился, хочу, чтобы вы растолковали его.

— Да будет его разгадка истинной и счастливой! Говори, Язсолтан!

И Язсолтан принялась рассказывать. Бостан-эдже терпеливо дослушала до конца, и ничего дурного в пересказе сна не увидела.

— У Сахата голова раскрыта потому, что его скот тут, дома. А у Каушута упала голова…

— Почему? Что это значит?

— Это значит только то, что хотя Каушут и там, но голова его и мысли здесь.

— Но почему же у них лица такие печальные?

— Потому что они устали с дальней дороги. И вообще, мне кажется, что они где-то близко…

— Ах, Бостан-эдже, может, аллах услышит ваши слова!

— Вот увидишь, милая, мне сердце говорит, придешь домой, а Каушут уже там.

Язсолтан от всего сердца поблагодарила Бостантач-эдже за хорошие слова.

В этот раз они оказались и в самом деле вещими. Каушут и его спутники действительно были уже у дома. Но Язсолтан увидела своего мужа только вечером, потому дороге он остановился у Ораза-оглы, с которым надо было обсудить важное дело.

Скот они не привели, но для Язсолтан было главным, что все вернулись живыми и здоровыми.

К Дангатару все чаще и чаще приходили сваты. Хотя Каркаре и не полагалось знать, о чем разговаривают мужчины, но она, как, впрочем, и весь аул, не могла не догадываться о причине этих посещений. Слухи расползались быстро среди людей, докатывались они и до несчастной Каркары.

"Парень у нас хороший, скромный, — хвалили все на один лад своих женихов. — Вашей дочке будет с ним хорошо". А "парню" редко бывало меньше чем за тридцать, да каждый еще имел в придачу двух-трех детей. Все прекрасно понимали, почему за Каркару сватают только вдовых и разведенных. Хотя честь Каркары и не была тронута; на ее имени лежало черное пятно, из-за которого девушка считалась невестой хуже других и не могла надеяться получить себе в мужья молодого парня.