Крепость стрелка Шарпа

Голый. Избитый. И еще боль. Больно было даже дышать. Во рту кляп. Руки и ноги связаны. Но если бы и не были связаны, он вряд ли смог бы пошевелиться, потому что его завернули в толстый пыльный ковер. Хейксвилл! Мерзавец заманил его в засаду, оглушил, раздел и обобрал. Шарп знал это, потому что слышал голос сержанта, когда его заворачивали в ковер. Потом вынесли из палатки и бросили в повозку. Сколько прошло времени, Шарп не ведал – из-за боли он то и дело терял сознание и проваливался в темноту. Страшную темноту кошмара. Во рту кровь. Один зуб шатался. Ныло сломанное ребро. Все остальное просто болело. В голове гудело. Тошнило. Усилием воли он сдерживал тошноту, понимая, что если даст слабину, то захлебнется собственной блевотиной. Снова и снова Шарп приказал желудку успокоиться.

Успокоиться!

Единственное утешение – остался в живых. Хотя, может, лучше было бы умереть? Почему Хейксвилл не прикончил его на месте? Уж точно не из милосердия. А раз так, то смерть уготована ему в другом месте. Только вот зачем Хейксвиллу это понадобилось? Как-никак держать в палатке раздетого и связанного офицера, а потом везти его через пикеты огромный риск. Бессмыслица какая-то. Ясно одно, Обадайя Хейксвилл перехитрил-таки его и выманил камешки из тайных мест. Черт бы их всех побрал! Сначала Симона, теперь Хейксвилл. Шарп вдруг подумал, что сержант не справился бы без помощи Торранса.

Ну и что толку оттого, что он знает своих врагов? Надежды на спасение оставалось не больше, чем у тех собак, которых бросали с берега в Темзу с привязанным к шее камнем. Ребятня веселилась, глядя на барахтающихся животных. У некоторых псин были богатые хозяева. Таких ловили обычно на улице и, если господа отказывались платить выкуп, через пару дней швыряли в реку. Чаще, однако, богачи соглашались с предъявленными требованиями, и тогда в условленное место, где-то в районе доков, неподалеку от приюта, приходил перепуганный лакей. Собачонок жалели. Но кто заплатит выкуп за него? Никто. Кому есть дело до какого-то Шарпа? Никому.

Дышать становилось все труднее от забившей нос пыли. Только бы поскорее все кончилось, молил он.

Почти никакие звуки через ковер не проникали. Шарп ощущал толчки – один раз что-то ударило в борт повозки, – слышал жалобный скрип осей и временами вроде бы смех. Была ночь. По крайней мере так ему представлялось. Во-первых, вряд ли кто рискнул бы везти завернутого в ковер британского офицера неизвестно куда среди бела дня, а во-вторых, он довольно долго провалялся в палатке после того, как Хейксвилл врезал ему по голове. Шарп помнил, как, пригнувшись, шагнул под брезентовый полог и как заметил боковым зрением мелькнувший приклад мушкета. Потом все исчезло в боли и забвении. Что-то надавило на живот. Наверно, похититель опустил на ковер ногу. Шарп попытался удостовериться в правильности своего заключения – шевельнулся и тут же получил пинок в бок. Получил и затих. Как пес. Почему-то вдруг вспомнился полузабытый эпизод. Одна собачонка освободилась от веревки и, сбросив груз, поплыла вниз по течению, а столпившиеся на берегу мальчишки кричали и швыряли в нее камни, целясь в высовывавшуюся над водой голову. Утонула она или спаслась – он не помнил. Боже, какими же злыми и жестокими они были. Настоящими дикарями. В приюте его пытались смирить битьем. Колотили сильно, до крови. А потом говорили, что ничего хорошего его не ждет. Предрекали, что кончит свои дни на виселице Тайберн-Хилла. Пугали. Рисовали страшные картинки. Как будет Дик Шарп болтаться в петле, суча обоссанными ногами. Вышло не по-ихнему. Он стал офицером, джентльменом. И пока еще жив. Даже пытался высвободить руки, да только веревка не поддавалась.

Здесь ли Хейксвилл? Вполне вероятно. А если так, то везет он пленника в какое-то безопасное, уединенное место, чтобы убить его там. Но как? По-быстрому, ножом? Если бы! Уж Хейксвилл-то милосердием никогда не отличался. Наверняка рассчитывает расплатиться с врагом за все обиды, за то, как ерзал и вертелся под ногой слона, как шалел от страха, не в силах ни вздохнуть, ни крикнуть, чувствуя страшный, давящий вес, слыша уже, как хрустят ребра. Грех ваш постигнет вас. Сколько раз ему вкладывали в уши эти слова из Библии! Вбивали, сопровождая каждый слог тычком, подзатыльником, оплеухой. Потому и запомнилось. Книга Чисел, глава тридцать вторая, стих двадцать третий. Стих Шарп выучил, а вот теперь сбывалось и пророчество. Наказание за все, что прошло безнаказанно. Так умри же достойно, говорил он себе. Не кричи. Не пресмыкайся. Вряд ли то, что его ждет, будет хуже той давней порки. Тогда тоже все подстроил Хейксвилл. Вот когда было больно. Чертовски больно. Но он выдержал, не издал ни звука. Так что прими боль и умри как мужчина. Как там сказал сержант Байуотерс, заталкивая ему в рот кожаный кляп? «Держись, парень. Не подведи полк». Он и сейчас будет держаться и умрет молча, но что потом? Ад и вечные муки в компании целого легиона Хейксвиллов. Точь-в-точь как в армии.