Крепости неодолимые

Вновь, как и два с половиной века назад, уста монаха Троице-Сергиева монастыря вещали правду, унимали «рознь великую», призывали к единству и ратному подвигу. «Келарь же пришед паки укрепляя от божественных писаний все христолюбивое воинство и милость господня бе с ними».

Как произошло, что могущественное единение гражданского и военного начал, в лице Минина и Пожарского воспетое во множестве сказаний, утратило третье, духовное начало триумвирата, в котором Аврамий Палицын играл далеко не последнюю роль? Может быть, в незначимости совершенного келарем нас убедил скульптор, чей резец (П. М. Маркос. — Б. К.) отсек фигуру старца, предложив нам гармоничный монумент с недосказанностью сюжета? Может быть, современные ученые мужи, которые до сих пор потешаются над метафизичностью «Сказания»? Но скорее всего сделал это сам Аврамий Палицын из обычной российской совестливости, о которой говорят его слова: «Сию книжицу (Сказание. — Б. К.) прочитающе — примите якож хощете; менеж недостойного и не наказанного не возненавидите, не поносите. Вем ибо во истину, яко сия предлежащая вещь требовавше кратких словес, множайша же разума, аз-же изложих елико возмогох, умалением си смысла ибо и училищи николиже видех».

Не получивший должного образования и постигнув многие прописные и жизненные истины в многолетном сидении над книгами, келарь осознал необходимость мирного течения бытия на Руси.

«Люди русские! — обращались с амвонов священнослужители словами Аврамия Палицына. — Христиане православные! Бога ради, положите подвиг своего страдания, молитесь и соединяйтесь! Забудем всякое недовольствие; отложим его и пострадаем о едином спасении отечества; смилуйтесь над видимою, смертною его погибелью, да не постигнет и вас смерть лютая!»

Весь свой публицистический дар Аврамий Палицын направил на внушение необходимости быстрейшего избавления от внутренних потрясений, которые стали тормозом на пути развития государства, лишили возможности проявления созидательного гения народа, отбросили его на многие годы в тьму и невежество. Верой в будущее, достойное народа великого, пронизаны его послания. Он призывал и князя Дмитрия Михайловича Пожарского: «Много моляще его вскоре прийти к Москве, и помощи учинити, ово пишущи ему с молением… понеже начнеше дело доброе». Воистину надо было обладать большой силой ума, воли и прозорливости, чтобы изменить «упругую политику» Пожарского».

Но князь переживал нелегкие месяцы и, может быть, сознательно медлил, прежде чем выступил из Ярославля, 14 августа 1612 года он с ополчением прибыл к Троице-Сергиеву монастырю. И здесь вновь понадобилось веское слово Аврамия, который глубоко знал обстановку в Москве и вокруг нее. Он сумел отвратить Пожарского от опасений: «Помни, княже, — говорил келарь, — господне слово, во Евангелие реченное: не убойтеся от убивающих тело, души же не могущих коснутися, что аще случится пострадеши, то и мученик будешь господеви». Совместно с новым архимандритом Дионисием Аврамию удалось повлиять на действия Пожарского.

18 августа после молебна, освящения знамен, под звон колоколов, под «поюще песни духовный ополчение Пожарского выступило к Москве, Летописец записал, что в день сей вся Россия взирала на Троицкую обитель «яко на солнце». Не стал отсиживаться в монастыре и Аврамий Палицын и отправился вместе с войском в поход. Князь нуждался в советнике деятельном, энергичном.

Последствия этого шага оказали столь значительное воздействие на ход событий, что привели в конечном итоге к изгнанию поляков из Москвы. Аврамия видели во враждебном стане князя Трубецкого, он вел долгие переговоры с мечущимися казаками и в конце концов ценой уступки многих ценностей пастырской ризницы уговорил их о совместных действиях.

Это был, пожалуй, самый критический день битвы за Москву, когда каждая из русских дружин билась в одиночку, предоставляя отменную возможность Ходкевичу исполнять свой план по вызволению соплеменников из Кремля.

Вот где пригодилось твердое, глубоко проникнутое болью за последствия распрей слово Аврамия Палицына. «…Что же? Неужели то доброе дело, которое от вас началось, — звучала на поле сражения пламенная речь келаря, — и вами продолжалось, вы теперь одною минутою погубить хотите! Неужели ваши раны и ваши труды должны пропасть теперь даром? Идите, сражайтесь, бог поможет вам!»

Под колокольный звон, под крики: «Сергиев, Сергиев!» продолжилась жестокая сеча и закончилась она полным поражением войска Ходкевича. Гетман спасся бегством. На Воробьевых горах «браду свою кусая зубами и царапая лицо ногтями», он с сожалением в последний раз взглянул на Москву. В стане Пожарского церковь пророка Ильи в этот день с трудом вместила желающих присутствовать на торжественном молебне в честь победы. Спокойно и уверенно раздавался под сводами голос того, чьему пламенному слову была обязана российская рать в сокрушении неприятеля. «Келарь Аврамий Палицын, — делал вывод его современник митрополит московский Платон, — в единые россиян верные руки передал Москву». Согласимся с этой оценкой и мы.