Крепостная маркиза

– Это слишком мягко сказано! – ответил он. – Тебе, Сонюшка, жизнь разведчика сведений, необходимых для его державы, представляется полной приключений, геройских подвигов и признания заслуг соотечественниками, всяческих почестей, оказываемых таким людям императорами. Отнюдь! В жизни разведчика – чаще говорят, шпиона – много событий неприятных, а зачастую и опасных. В порядочное общество шпионов не принимают. Ежели об их занятии становится известно – им отказывают от дома, не подают руки, а в истории нередки случаи, когда уличенных в шпионстве людей противоборствующая сторона вздергивала на виселице или отрубала им голову…

– Зачем ты мне рассказываешь такие страхи? – попеняла мужу Соня, живо представив сказанное супругом и поеживаясь, словно в ознобе.

– Затем, что сейчас мы с тобой работаем на благо нашей родины и императрицы, добываем сведения о том, какие дела творятся нынче во Франции.

– Но зачем нашей императрице знать что‑то о Франции? Нынче‑то мы с нею не воюем.

– Нынче не воюем, а что будет завтра, одному богу известно. Наша страна слишком велика и богата, чтобы не привлекать жадных взоров некоторых воинственных правителей.

– Неужели работа разведчика столь важна? – всё ещё не могла поверить Соня.

В глубине души она гордилась тем, что её муж был разведчиком, пусть и говорят, «шпионом», но он был подлинный патриот и верил, что его труды будут достойно оценены если не самой российской императрицей, то её канцлером всенепременно.

Григорий чувствовал эту её гордость и пускался в рассуждения, приводя примеры порой из самой далекой истории.

– Во времена седой древности был такой полководец Ганнибал…

– Я слышала, – кивнула уязвленная Соня: он разговаривал с нею, точно с маленькой девочкой, не задумываясь над тем, что и её когда‑то могли интересовать полководцы древности.

– Так вот, однажды Ганнибал взял осажденный город – ночью, без шума проник в него со своей армией – только потому, что в этом городе у него было два разведчика, которые открыли войску Ганнибала ворота… А был еще такой царь Понтийского царства Митридат Шестой. Он испробовал и ремесло охотника, и ремесло караванщика, обошёл всю Малую Азию, знал двадцать два иностранных языка! И всё время глаза, и уши свои он держал открытыми, так что был, можно сказать, шпионом у самого себя. Правда, в остальном он проявил себя последним негодяем…

Как ни много читала об истории Софья, её знания не шли ни в какое сравнение со знаниями Григория, но при всём при том она предпочла бы, чтобы он говорил ей о своей любви, а не откладывал это до ночи, когда увлекал её на ложе. Но и тогда всё, что ей доставалось, это пара фраз, а то и слов. Например, «моя звездочка». Или – «моя изумрудинка», имея в виду Сонины зелёные глаза. Увы, на большее его не хватало…

Сколько времени Софья вот так ждёт Григория?

Час, два? Впрочем, всё равно часов у неё нет, потому Соня просто могла бы сказать: ждёт давно. Григорий, уходя, пообещал:

– Я оставлю тебя ненадолго. Взгляну только, далеко ли ближайшее селение. Если нет, тогда, может; нам стоит заночевать в этой избушке?

Итак, он ушёл на разведку, и теперь уже неизвестно, вернется ли обратно.

Соня мысленно проговорила это и испугалась. То есть она не хотела думать, что с Григорием случилась какая‑то беда. И даже уверена была: супруг жив и здоров. Но вот другая мысль выскочила откуда‑то из глубины, с самого дна мутной смеси рассуждений и страхов, которыми переполнялась её душа. А вдруг он просто ушёл и бросил её здесь одну?

Нет, думать об этом смешно! Не оставит же муж свою венчанную супругу, которой наградил его господь, в чужой стране, посреди леса, без лошадей, без самой завалящей повозки? Разве Соня ему мешала?

Однако при здравом размышлении нельзя не признать, что пробираться Григорию в город Страсбург, куда он отчего‑то так стремился, Соня‑то как раз и мешала.

Она вспомнила, как неуклюже перелезала через буреломы, а он нетерпеливо ждал её, незаметно для жены, как он думал, постукивая рукой о ствол дерева и морщась, как от зубной боли. Как тащил он её на себе через холодный бурный ручей и на неизвестном ей языке ругался сквозь зубы. Когда же, выбираясь из какого‑то оврага, Соня в очередной раз упала, то услышала, как он в сердцах бормочет:

– Вот ведь… навязалась на мою голову!

И это спустя всего две недели после того, как они стали мужем и женой! Она уже раздражала его настолько, что он и не считал нужным скрывать от неё своё раздражение!

Соня опять вернулась мыслями к той ночи, после которой Григорий просто потащил её в церковь. Понятное дело, он чувствовал раскаяние, свою вину перед нею… Кстати, что значило его откровенное удивление после того, как утихли страсти, и Соня высвободилась из его объятий? Он пробормотал:

– Значит, ты… а я думал… Прости, родная, я и предположить не мог… Я считал, что Флоримон…