Крепостной Пушкина 2

— Да я серьёзно! Ничуть не насмешничаю. Представить только, выходит номер, открывает его человек, а там ему сразу в лоб «Вставай, страна огромная». Эффект будет ошеломляющий.

— Ээээ…Ааа…

— Может, действительно окно открыть, сын Афанасиевич? Ты словно лекарств надышался.

— Я лучше и впрямь присяду, Александр Сергеевич.

— Присядь, присядь. Немного побеседуем как поэт с поэтом. Хочешь вина? Прикажу принести.

— Нет.

Глава 17

Пушкин. 2 часть

Наблюдать сильнейшее изумление, поразившее моего управляющего, было весьма и весьма приятно. Напряжение, сковывавшее меня по пробуждении, отступало. Слабость от мысли, что с разумом моим не всё в порядке, питаемая загоняемым страхом лишиться рассудка, уступала место облегчению. Степан дрогнул, этот ловкач. Фигура его застыла не в силах двинуться с места, рот открылся, глаза таращились на меня, и я чувствовал, что потрясён он так сильно, что не способен даже моргнуть. Длилось это недолго, но прошедших мгновений хватило мне для обретения равновесия внутри себя.

— Что вы сказали? — пролепетал Степан, вернувший себе способность говорить. Здоровый лоб в таких стесненных чувствах смотрелся комично.

— Я сказал наугад, — поддержал я его из невольной жалости, — но реакция твоя выдаёт с головой. Что же! Не стану отрицать как сильно меня она радует.

— Вы сказали…

— Вставай страна огромная. Три слова. Но, может быть, ты сумеешь их продолжить?

Степан промолчал. Грудь его вздымалась, мне показалось, что бедняге недостает воздуха.

— Вижу, что можешь, — решил я усилить напор, — но это наводит на странные мысли. Возможно ли, чтобы два человека видели сходные сны?

— Сны?! — вскричал Степан. — Сны?!

— А… что же ещё? — я с любопытством изучал не совсем ясную смесь эмоций на его вспотевшем лице, как бурлившие в нем чувства боролись друг с другом.

— Вам тоже снятся ЭТИ сны?

— Не знаю хорошенько, что снится тебе, мой дорогой управляющий, но в своих снах я обнаружил довольно странные и интересные вещи, которые навели меня на мысль задать тебе пару вопросов. Реакция твоя на мою шутку примечательна.

— Шутку?!

— О, Господи, — откинулся я на подушку, чувствуя как силы покидают меня, — ну кто всерьёз воспринимает сны? Крестьяне и женщины. Мне казалось, что ты довольно необычный крестьянин, чтобы не поддаваться глупым суевериям.

— Вы почти дословно повторяете мои слова сказанные вам, Александр Сергеевич, — возразил Степан, — когда я под Тулой заметил про ваши нелепые суеверия. Запомнили и нашли случай вернуть. Вы злопамятны.

— Ничуть. А ты наглец, Стёпа. Всё-таки хорошо, что ты пока не дворянин.

— Ваше превосходительство!

— Подхалим. Опасное сочетание, в нем надобно иметь чувства охотника и дичи разом.

— Да нет же, нет! — вскричал управляющий. — Но ваши сны, возможно ли такое? Возможно ли, чтобы один и тот же сон снился разным людям?

Сейчас его облик, казалось, дышал искренностью, но я был уверен, что он притворяется. Размашистые движения рук, призванные подтвердить открытость души и помыслов, убеждали скорее в обратном.

— Расскажи о своих снах, — попросил я Степана, — давно ли они у тебя? Что ты видел? Сколь настоящими они казались? Говори всё что есть.

* * *

Слабость ещё не покинула меня и я уснул прямо во время нашей странной беседы. Но сон был сладок и глубок. Мне ничего не привиделось, что немало приободрило. Ночная мгла убаюкивала, тишина дома, прерываемая редкими скрипами, стуками, отдаленными храпами, казалась чем-то тёплым и родным. Я оглядывал очертания знакомых предметов, чему-то улыбался и чувствовал странное удовлетворение. Видит Бог, страха погибнуть не было в сердце, но радость от очередного спасения окрыляла. Я был жив и встреться сейчас мне мой убийца, ей-богу, не испытал бы к нему и малой неприязни.

На ум приходили строки ещё не брошенные на бумагу, мелькнула мысль тихонько подняться, доковылять жо стола и под саетом луны записать их, но приятная леность отвергала идею движения.

Следовало всё-таки поразмыслить о произошедшем, пользуясь редким чувством особой ясности ума, и я принялся перебирать варианты подобно чёткам.

Кто мог желать моей смерти? Кто угодно. Друзья и враги. Враги и друзья. Начальство и подчиненные. Некоторые женщины. А ведь есть ещё родные. Выбор воистину велик!

Мавр сделал свое дело и должен уйти? Удел героя пасть от руки подлеца и непременно предателя? Может быть. Одно соображение смущает — для этих Друзей не было бы сложностью провести дело без сбоев, надёжно. А я ещё жив. Вряд ли они.

Месть за юного Дантеса и менее юного голландца? Возможно. Если посчитать меня чем-то большим, нежели просто орудие. А действия Друзей среди прочего были направлены на создание образа не слишком умного человека в моём лице, за что их следует поблагодарить при возможности.

Завистники моему взлёту? Абсурдно, но не невозможно. Список, однако, будет подобен римским проскрипциям, можно в нем утонуть.

Быть может, цель и не я вовсе? Предупреждение государю, например. О чем именно? Бог его знает.