Крепостной шпион

Слуга, моргая смотрел на своего хозяина, рот приоткрылся от усилия, но понять сказанного денщик не мог. Это был первый случай за все годы службы, чтобы Харитон не понял смысла приказа.

   — Никак нет, барин, не понял.

Дело исправил Шморгин. Он велел принести ещё водки, и в одну минуту объяснил слуге, что он теперь должен делать. Шморгин, проглотив рюмку, велел собрать здесь же в гостиной всех владеющих оружием слуг, не позже чем через полчаса. Проглотив ещё одну рюмку, Шморгин объявил, что, если Пашкевич не может поехать с отрядом, то он сам поедет. Не может же он поручить такое дело чужому денщику, а дело, судя по всему, серьёзное.

Шморгин был пьян и с трудом взобрался в седло. Генрих уже хотел остановить его, но Харитон, заметив беспокойство барина, шепнул:

   — Всё в порядке будет, Ваше благородие. Всё сделаем. Сразу б толком объяснили, и вообще без него б управились.

Небольшой отряд скоро исчез за лесом. Генрих Пашкевич, побродив без толку по двору, замер, запрокинув голову, и, глядя прямо на солнце. Подставляя лицо летящему лёгкому снегу, он шептал:

   — Я люблю Вас, Анна Владиславовна, люблю.

Вскоре, не в силах остудить нарастающий в груди жар, Пашкевич пошёл назад в дом, вбежал по лестнице и, оказавшись в маленькой спальне перед неподвижно лежащей на постели женщиной, опустился на колени и застыл. Он стоял как в карауле, абсолютно неподвижно, и был вознаграждён. Он сразу заметил, когда женщина на постели шевельнулась.

   — Уйдите, — прошептала она, приходя в сознание. — Уйдите, прошу Вас, уйдите.

   — Но почему?! — вскрикнул, будто от боли, Генрих. — Почему Вы гоните меня?

Плохо понимая что делает, он схватил узкую руку, запястье, одетое в белые шёлковые кружева, хотел поцеловать вздрогнувшую тёплую кисть, но почему-то испугался.

«Как я мог принять эту руку за руку мужчины?»

   — За что Вы ненавидите меня?

   — Вас? — удивилась Анна. — Мы же не знакомы почти. И, кроме того, не за честную ж дуэль я Вас должна ненавидеть.

Анна Владиславовна с трудом приподнялась на постели.

   — Всё было по правилам, — добавила она. — А рука у меня крепкая.

Желая скрыть истинные чувства, неожиданно овладевшие ею, Анна задумчиво улыбнулась, разжигая в полковнике ещё большую страсть.

   — Честная дуэль? — зашептал Генрих Пашкевич. — Честная дуэль? — Он припал губами к этой руке, он целовал руку со страстью, и Анна не отнимала её. — Честная дуэль?

   — Пустите, мне больно, — наконец простонала она. — Я не знаю Вас. Но Вы, наверное, сам сатана. Вы спрашиваете, ненавижу ли я Вас, едва познакомившись, — она говорила уже как в бреду, не в силах больше удерживать себя. — Я не знаю, не знаю. Уйдите, я умоляю Вас. Со мной что-то случилось. Я не знаю что. Уйдите.

Полковник взялся за ручку двери.

   — Стойте.

   — Так чего же Вы просите? — спросил Генрих. — Чтобы я ушёл или чтобы я остался?

Женщина села на кровати.

   — Стойте. Скажите что с моим ребёнком? Прошу Вас, сейчас же нужно собрать вооружённых людей и послать в усадьбу Трипольское. Прошу Вас, им грозит серьёзная опасность.

Полковник стоял подле двери и смотрел на молодую женщину. Теперь он уже, даже под страхом смерти, не смог бы отвести глаз.

   — Я был там ночью, — сказал он. — Одну атаку отбили с Божьей помощью, а теперь Шморгин взял людей, поехал туда. Не стоит об этом беспокоиться — всё будет хорошо с вашим ребёночком.

В большие окна ворвался неподвижный белый зимний свет. Яркость эта оглушила полковника, и он сам не понял как, дал клятву вечной любви. Он отступил, но собрался с духом, опять приблизился и впервые поцеловал Анну в полуоткрытые губы.

Поздно ночью вернулся один из людей Шморгина. Он доложил, что девушка с ребёнком наотрез отказалась покинуть Трипольское, и потому барин устроил по всем правилам оборону усадьбы. Зная своего приятеля, Пашкевич допросил гонца и выяснил, что оставаться в Трипольском у Шморгина была ещё одна причина: в подвале обнаружился «Клоэт» 1786 года. А от этого напитка его уж никак было не оторвать.

Когда Анна Владиславовна всё же настояла, чтобы Генрих вышел, тот устроился под дверью на полу и вернулся в комнату по первому требованию.

   — Вы звали меня? — спросил он.

   — Да, — выдохнула Анна, поражённая его мгновенным появлением. — Но ни уж то Вы стояли подле двери всё то время, что я спала?

   — Вы знали, что я стою подле двери, — сказал Генрих. — Вы знали, Анна Владиславовна, потому, что Вы любите меня, так же как я люблю Вас. Страсть, подобная моей, невозможна без взаимности. Это невероятно, но это так.

Несколько суток Генрих Пашкевич не отходил от раненой. Он сам менял на ней повязки, даже не подпуская служанок, сам обмывал тело мыльной губкой. С первой же минуты между этими двумя людьми не было ни капли ложного стыда. Когда Анна Владиславовна засыпала, Генрих засыпал у её ног. Когда она просыпалась, он мгновенно просыпался. Они много говорили друг с другом и говорить можно было о чём угодно. Каждое слово казалось невероятным, каждое прикосновение радовало и обжигало.