Крепы

— А далеко еще? — неуверенно спрашивал за моей спиной Валентин Сергеевич, но отвечать ему мне вовсе не хотелось. Противно ему отвечать.

— Минут через пятнадцать будет первый пост! — говорю, а сам в зеркальце за ним наблюдаю. Тоже мне, завуч! Извертелся весь, что твой школьник за партой. На лбу капелька пота блестит, щечки запали, глаза бледные горят, но не от решимости, а от страха. Знаю я такие глаза.

— А пропуска у вас? — спрашивает.

— Нет, — говорю. — Они заказаны. — И нарочно ничего не объясняю. Пусть помучается.

И думаю: с такой подмогой идти — лучше бы уж одному. Или старуху взять. Бабка у меня боевая. Другой вопрос — что ее, как женщину, поберечь стоит. Хорошо хоть, вооружился как-то против нечисти. Легкая игрушка, ничего в кобуре не весит, пластмасса и вода, но действительно, не серебряной же пулей по детям из «Макарова» бить.

Пистолет я купил по пути из министерства, после дурацкой комиссии по аномальным явлениям, где меня даже не пустили в кабинет, хотя пришлось высидеть дикую очередь. Зашел, сам не зная зачем, в магазин игрушек, побродил — приятно все-таки посмотреть на все эти современные прелести — и купил. Красный водяной пистолет. Я его проверил. Струя тонкая, плотная, бьет на два с половиной метра. Ведь не из шприца же на эту нечисть брызгать, а драться придется — в этом я уже не сомневался.

В моей ситуации — когда жить осталось всего ничего и треть этой жизни ты проводишь в состоянии спасительной героиновой эйфории — все то, что накрутилось за последние несколько дней, было мне только на руку. Я и мечтать не мог о такой игре. Жалко, конечно, старуху, но ведь не я ее, а она меня во все это впутала. И самое главное — мне было уже глубоко наплевать, реально ли все происходящее, или всего лишь плод галлюцинации, приятное, так сказать, времяпрепровождение для моего духа. В состоянии, когда убегаешь от постоянной боли, лучше и быть не может.

«Напрасно Алана Марковича высадил. Несчастный он мужик, — размышлял я, вглядываясь в мокрое бетонное шоссе, наматывающееся на зеленый вибрирующий радиатор джипа. — Но есть в нем какая-то сила. Будто какая-то цель им движет. Хотя сам он об этой цели вряд ли догадывается. Сдался мне этот завуч? По лицу видно — мелкий человек, не человек даже, а полчеловека: ни характера, ни направления, только страх в глазах гнездится… Вообще неясно, чего он за мной увязался — не иначе как за свою шкуру трясется. Так боится потерять стабильность, что и на подвиг готов. А может, просто за свой рассудок, миляга, испугался — тоже повод для нестандартного поведения».

Бетонка заузилась и стала вилять, так что пришлось сосредоточиться на управлении машиной и выбросить на время из головы всю лирику. Лет двадцать назад я бывал на этом полигоне — проводили тогда воздушные стрельбы, били ракетами по вертолетам — и примерно представлял себе расположение постов.

Будочка справа от дороги и полосатый металлической шлагбаум оказались на том же месте, что и двадцать лет назад. Рядом с будочкой стоял солдат. Весь мокрый, сразу видно — трудяга. Вероятно, после прошедшего дождя здесь еще не было развода.

II

Очень не люблю, когда мне в лоб смотрит, покачиваясь, ствол заряженного автомата. Но понять можно: устал человек на посту — молодой, опыта ноль, привычки мучиться еще не приобрел, не притерпелся к солдатскому кощунственному быту, а тут машина какая-то неуставная, и морда у полковника незнакомая, и шофера нет — сам за рулем. Тоже подозрительно.

— Выходите! — командует, а голосок у него детский такой, не ломался еще. — Документы!..

Какие же документы, думаю. Либо выходите, либо документы, дурачок — тут уж что-то одно нужно просить. Чувствую, завуч на заднем сиденье даже дышать от ужаса перестал, смотрю в зеркальце — лицо Валентина Сергеевича будто в бочку с жидким мелом окунули — мокрое и дрожит.

Но выходить нам не пришлось. Дверь будочки распахнулась, появился офицер. В два шага подскочил к машине, вежливо козырнул. Осторожненько так отвел рукой автомат.

— Извините, Егор Кузьмич. Здравия желаю! — и пропуска наши протягивает.

А я себе думаю: ну, идиоты, тут ведь тоже — либо извините, либо здравия желаю — что-то одно нужно. Солдат покраснел от напряжения. Ствол в небо. Дрожит, бедный, от холода. Жалко мне его стало. А офицера как раз наоборот, не жалко. Сухой, сволочь, погоны блестят, на губах капельки кефира подсыхают.

— Спасибо, — говорю. — Ну, мы поехали?

Он снова козырнул и обратно в будочку, не стал солдатика в моем присутствии распекать. Глянул я в его сторону, и неприятное что-то почудилось, а что — не пойму, с виду вроде все нормально. Только минуты через три, когда мы уже на полной скорости по бетонке летели, сообразил: поверх фуражки у офицера — мокрый пузырь, будто медуза сверху на козырек стекает. Видал я уже таких медуз у себя дома, в собственном кабинете, чуть не задушили. Напряг память и понял, что и вся будочка вроде была таким, почти невидимым желе обклеена. Смотрят, значит, за нами, знают, что приедем. Ну, да так оно и лучше. Всегда лучше открытый бой, чем тишком по вертолетам стрелять.