Крещение огнем

– Заткнись, черт побери, иначе я за себя не ручаюсь. Сдается мне, Регис, ты проводишь среди нас нечто вроде плебисцита. Зачем? Медик – ты. Снадобья, которые она просит... Да, снадобья, к слову "медикамент" у меня как-то душа не лежит – гляньте-ка, опять душа вылезла! Только ты можешь это снадобье приготовить и дать. И ты это сделаешь, если она попросит опять. Не откажешь.

– Медикамент уже готов. – Регис показал маленькую бутылочку из темного стекла. – Если она попросит снова, я не откажу. Если попросит!

– Так в чем же дело? В нашем единомыслии? Во всеобщем одобрении? Ты этого ожидаешь?

– Ты прекрасно знаешь, в чем дело, – сказал вампир. – Верно чувствуешь, что надо сделать. Но поскольку спрашиваешь, отвечаю. Да, Геральт, дело именно в этом. Да, именно это следует сделать. Нет, этого ожидаю не я.

– Ты можешь выражаться яснее? – спросил Лютик.

– Нет, – ответил вампир. – Яснее уже не могу. Тем более что и надобности нет. Верно, Геральт?

– Верно. – Ведьмак положил голову на сплетенные пальцы. – Да, черт побери, верно. Но почему ты смотришь на меня? Это должен сделать я? Но я не умею. Не смогу. Я совершенно не гожусь на эту роль. Совершенно, понимаете?

– Нет, – возразил Лютик. – Совершенно не понимаем. Кагыр, ты понимаешь?

Нильфгаардец взглянул на Региса, потом на Геральта.

– Пожалуй, да, – сказал он медленно. – Так мне кажется.

– Ага, – кивнул трубадур. – Ага. Геральт понял с ходу. Кагыру кажется, что он понимает. Я явно нуждаюсь в пояснениях, но сначала мне велят молчать, потом я слышу, что нет нужды, чтобы я понимал. Благодарствую. Двадцать лет на службе поэзии достаточно много, чтобы знать: есть вещи, которые либо понимаешь сразу, даже без слов, либо не поймешь никогда.

Вампир улыбнулся.

– Не знаю никого, – сказал он, – кто мог бы выразить это изящнее.

***

Стемнело совершенно. Ведьмак встал. "Двум смертям не бывать, – подумал он. – От этого не уйти. Нечего тянуть. Надо это сделать.

Надо – и конец".

***

Мильва сидела в одиночестве около небольшого костерка, который разожгла в лесу, в яме от вывороченного дерева, вдали от шалаша лесорубов, где ночевали остальные. Она не вздрогнула, услышав его шаги. Словно ожидала его. Только подвинулась, дав ему место на поваленном стволе.

– Ну и что? – бросила резко, не ожидая, пока он что-нибудь скажет. – Наделала я вам дел, а?

Он не ответил.

– Небось и не предполагал, когда мы отправлялись, а? Когда меня в компанию брал? Небось думал, ну и что, что хамка, что дурная девка деревенская? Разрешил ехать. Потрепаться с ней в дороге о мудростях всяких – небось думал – не потрепешься, а сгодиться может. Здоровая, крепкая баба, из лука шьет, задницы в седле не натрет, а станет опасно, не наделает в портки, польза от нее будет. А вышла не польза, а одно горе. Колода на ноге. Разобрало дурную девку...

– Зачем ты поехала со мной? – спросил он тихо. – Почему не осталась в Брокилоне? Ты же знала...

– Знала... – быстро прервала она. – Ведь среди дриад была, а они мигом узнают, что с девкой, от них не утаишься. Они узнали, прежде чем я сама... Но, мнилось мне, так-то быстро меня слабость не возьмет. Думала, будет нужда, выпью спорыньи или другого какого отвара, и не заметишь, не догадаешься...

– Все не так просто.

– Знаю. Вомпер сказал. Долго я слишком валандалась, все размышляла, колебалась. Теперь уж гладко не пройдет...

– Я не это имел в виду.

– Зараза, – сказала она, помолчав. – Подумать! Я-то на Лютика грешила! Потому как видела, что он токо пыжится, а сам-то пустышка, слабак, к труду не привычный, того и гляди дальше идти не сможет и придется его бросить. Думала, будет плохо, вернусь с Лютиком... А глянь, Лютик-то хват, а я...

Голос у нее надломился. Геральт обнял ее. И тут же понял, что это было то движение, которого она ждала, которое ей было невероятно нужно. Шершавость и жестокость брокилонской лучницы мгновенно испарились, осталась дрожащая, тонкая мягкость испуганной девушки. Но именно она прервала затянувшееся молчание.

– Так ты мне и тада сказал... В Брокилоне. Мол, мне нужна будет.., рука. Что буду я ночью кричать, в темноту... Ты здесь, я чувствую твое плечо рядом с моим... А кричать все равно хочется... О-ей-ей... Ты почему дрожишь?

– Да, так, ничего. Воспоминание.

– Что со мной будет?

Он не ответил. Вопрос был адресован не ему.

– Папка мне однажды показал... У нас у реки такая черная оса живет, что в живую гусеницу яйца откладывает. Из яиц осята вылупляются, гусеницу заживо съедают... Изнутри... Сейчас во мне такое же сидит. Во мне, внутри, в моем собственном животе. Растет, все растет и заживо меня сожрет...

– Мильва...

– Мария. Мария я – не Мильва. Какая из меня Каня? Коршун? Квочка я с яйцом, не Коршун... Мильва с дриадами хохотала на побоище, вырывала стрелы из окровавленных трупов – не пропадать же добру, жаль доброго наконечника! А ежели который еще дышал, то ножом его по горлу! Вжик! На такую судьбу Мильва предательством выводила тех людей и хохотала... Их кровь кричит теперь. Та кровь, словно осиный яд, пожирает теперь Марию изнутри. Мария расплачивается за Мильву. За Каню-Коршуна.