Крещение огнем. Мертвые не умеют смеяться

* * *

Танк Т-80 с бортовым номером «307» с ревом въехал на Большой каменным мост, и замер, поводя башней из стороны в сторону. Командир экипажа, старший сержант Горностаев, с лязгом откинул люк и выбрался на броню. Полученный еще при пересечении МКАД приказ был выполнен — мост взят под контроль. Рядом остановился «триста шестой» и из люка выглянул заядлый дружбан сержанта, старшина Аристов.
— Жив, курилка? — весело окликнул он Василия. — Видами любуешься?
Вил с моста действительно расстилался великолепный: впереди, как на открытке, сиял огнями Кремль, чуть слева сиял золотым куполом подсвеченный прожекторами белоснежный храм Христа-Спасителя, а еще дальше из-за домов выглядывал памятник Петру.
—Кость, у тебя рация фурычит? Что-то у меня сплошные помехи.
— А ты что? По командному голосу лейтенанта Никишина соскучился? — фыркнул кто-то. — Не пашет — и хрен с ним. Вводная дана — будем исполнять. Сейчас к тебе «триста девятый» подползет, застрял где-то, а я на той стороне закреплюсь. Если связи не будет, помашешь мне чем-нибудь из башни.
— Понял.
«Триста седьмой» окутался сизым выхлопом и, грохоча траками по мосту, пополз в сторону Кремля, развернув башню вправо, в сторону выползающего на Большой Москворецкий брата-близнеца с неразличимым пока номером. Ежу понятно, что свой, но мало ли чего? Рация не пашет... Хрен тут разберет — свой, чужой...
Наверху морозило, сыпался колючий снежок, но Василий и не думал спускаться в пропахшее куревом и соляркой нутро боевой машины. Во все глаза он любовался окружающей картиной, словно сошедшей с экрана телевизора: служа, можно сказать, в двух шагах от Москвы, в каких-то тридцати километрах за МКАД, он так ни разу и не побывал в столице.
«Будет, что рассказать, когда вернусь домой,» — думал он, остро сожалея, что под рукой нет фотоаппарата или входящего в моду смартфона.
«Триста шестой» на той стороне Москвы-реки крутанулся на месте, подняв вихрь светящегося в ярком свете фонарей дыма, люк распахнулся и отлично видный отсюда Сашка помахал рукой. Вася ответил ему тем же. Вот и вся войнушка. Стой теперь до утра, жди неизвестно чего.
Внезапно башня под тощим сержантским задом, обтянутым комбинезоном поверх ватных штанов, провернулась, Кремль и Сашкин танк уплыли в сторону, а прямо по курсу вырос Храм. Ствол орудия качнулся вверх-вниз, будто выбирая цель и старший сержант, с замиранием сердца услышал мерное гудение автомата заряжания и четкий металлический щелчок, подтверждающий, что в казенник 125-миллиметрового гладкоствольного орудия 2А46-1 лег «выстрел».
—Э-э! Музафаров! — оторопел старший сержант, хватаясь за край люка и заглядывая в скудно освещенное нутро башни. — Охренел, баран? Отставить заряжание!..
Но башня с оглушительным грохотом рванулась из-под него, танк окутался острым приторно-сладко пахнущим дымом, и, больно ссадив ладони об острые края коробки АДЗ, Василий кубарем скатился на корпус, а с него — в снег...
Храм задрожал, золотой купол отразил огни и вспышки, купол пришел в движение –словно бы покачнув золотой головой, в то же мгновение выпорхнули из окон, стайка белых птиц –заполошно взмыли голуби и скрылись в ночном мраке – как будто бы Дух Божий оставил обреченный храм.
Колокола на колокольне зазвонили сами собой, надрывным хрипящим звоном. Стену храма рассекла трещина –и старший сержант подумал –словно само собой - что сейчас исполинское сооружение начнет сползать в Москву-реку под собственной тяжестью. Но храм устоял -чего не скажешь о рассудке погонщиков стальных зверей…

* * *

Ефрейтор Хасан Музафаров с удовлетворением увидел в прицел, как широкое дымное облако окутало среднюю часть огромной белой храмины, и загнал в ствол второй осколочно-фугасный снаряд. В люк задувало снегом, что-то истошно орал откуда-то снизу сержант Горностаев, и это был непорядок. Привстав в кресле, ефрейтор дернул на себя крышку люка, разом отрезав себя и от сержанта, и от проклятого холода. А потом спокойно влепил снаряд почти в то же место. Видимо, от первого попадания, в храме занимался пожар, поскольку огромная рваная дыра на белом фасаде, подсвечивалась изнутри тускло-оранжевыми сполохами. Автомат заряжания исправно загнал в ствол очередной «выстрел»...
Если бы сейчас кто-нибудь спросил Хасана, с чего он вдруг ополчился на главный храм русских, он бы, наверное, ничего не ответил. Просто не нашел бы, что ответить. Он, родившийся и выросший в Казани, во вполне атеистической семье заводского инженера и библиотекарши, никогда не отличался религиозной нетерпимостью. Все разговоры о «проклятых русских» вызывали у него лишь улыбку, а предложение посетить мечеть — откровенное непонимание. Не любил он и выходцев с Кавказа, и совсем не сочувствовал Чечне, считая, что независимость — вещь неплохая, но не такой же ценой.
Но вот сейчас он, совсем как на занятиях по огневой, тщательно выцеливал дом христианского бога -дом Исы ибн Марьям * и хладнокровно, как на полигоне, нажал на электроспуск... Зачем? Кто отдал неслышный приказ? Из каких темных глубин того что зовут подсознанием пришло нечто, заставившее заработать нейронные связи а руки -независимо от рассудка выполнить заученные действия? Он не знал. В голове было звонко и пусто, лишь прокручивались там сухие параграфы наставлений по стрельбе…
— Музафаров, буй тебе... — заорал в промежутке между выстрелами по переговорному устройству механик-водитель Олег Чернов, видимый лишь частично в промежутке между стенкой боевого отделения и тумбой автомата заряжания. — О...ел? Куда палишь, сука! Кончай, гад! Что странно, он не вспомнил даже что лишь сутки с небольшим назад выкуренный приятелем «косячок» привезенный никем иным как им, Олегом из «командировки» на юг, в слегка забузившую Калмыкию. Ибо во первых «трава» так не вставляет, во вторых –это было как –никак уже вчера, а в третьих Хасан даже после трех самокруток с ганжубасом сохранял вполне здравый ум, и адекватность.
— Кончай, говорю!! – взревел Чернов.
Молекулы сложных химических соединений, взаимодействуя в синапсах его нейронов с тетрагидроканнабинолом и другими составляющими конопли индийской, продолжали свою работу…
Не отвечая ни слова, Хасан, расстегнул кобуру «стечкина» висящего на ремне и хладнокровно выстрелил три раза в спину механика и, не обращая внимания на предсмертный хрип товарища и боль в разорванной рикошетом щиколотке, продолжил методично, снаряд за снарядом всаживать в окутанный дымом храм.
Боли он не почувствовал. Просто все вокруг полыхнуло ослепительным жаром и тут же угасло...
Подкалиберный снаряд, выпущенный застывшим на Замоскворецком мосту танком, пробив толстую броню мгновенно выжег нутро могучей машины, заставив воспламениться топливо разом во всех баках, а мгновением позже — сдетонировал боезапас. Взрыв сорвал с опоры многотонную башню с тем что оставалось от стрелка и, как пушинку, швырнул в реку...

* * *


...Старший сержант Аристов на удивление воспринял огонь, открытый экипажем «триста седьмого» по Храму Христа-Спасителя. Религия религией — крещеный танкист даже перекрестился, когда первый снаряд рванул кирпичи на белоснежной груди Храма — а война войной. Значит получил Васька приказ, раз прицельно палит…
Старшина, на всякий случай, приказал рядовому Евстигнееву тоже развернуть орудие на обстреливаемую цель и загнать в ствол бронебойный «выстрел». Чем черт не шутит — вдруг приказ уже тащат?
— Командир! — рванул уши крик механика Лунгина. — Триста седьмой горит! Горностаева спалили!
Не веря своим глазам, Аристов крутанул башню, уставив прицел на полыхающий костер на месте Васькиного «триста седьмого».
— Васька-а-а-а! — дико выкрикнул он, но тут же взял себя в руки. — Откуда стреляли?
— Вот тот — со второго моста! — напряженно ответил водитель. — Командир, а если и нас сейчас так же? Командир...
— Не дрейф, Лунгин, — скрипнул зубами старшина. — Мы тоже сами с усами... Пшел! — кулаком сшиб он с места жалобно пискнувшего салагу. — Уводи с линии огня, Лунгин!
Взревев двигателем, танк попятился под защиту бетонной тумбы, и в этот момент Аристов поймал в прицел «чужую» машину.
— Получай!!!
Громыхнуло, завыл ресивер, вытягивая из башни пороховой дым, запричитал что-то невнятное под ногами Евстигнеев.
— Промах!
— Молчать, водитель! Маневр!
Черный силуэт, многократно увеличенный линзами, снова вполз в поле зрения и замер, пришпиленный стабилизатором. Теперь, хоть на месте крутись — никуда они, суки не денутся.
— Огонь! — сам себе скомандовал Аристов, давя на спуск и всей душой, всем своим существом, еще не видя результата, понял — попал!
— Горит!!! — взвыл в шлемофоне голос Лунгина. — Попали, командир!
— Маневр-р-р-р! — рыкнул старшина, переводя прицел с горящего, уронив набок длинных хобот, танка-убийцы на его неуклюже пятящегося напарника.
В окутанном горем от потери друга мозгу танкиста действительность, странным образом, сплавилась с виденным в старых «военных» фильмах, с вводными учебных занятий... Крыша, как говорят, поплыла и теперь для него Москва-река стала тем самым Шпрее или Одером, а братья-близнецы родного «триста шестого» по ту сторону — фашистскими «Тиграми» хотя скорее уже американскими «Абрамсами» из компьютерных «игрушек». И поэтому, надо было бить, бить и бить не давая противнику ни единого шанса...