Крест

Он сорвался с места и побежал к пылающим стенам. Подбежав к воротам храма, схватился голыми руками за горящее бревно и попытался его сдвинуть. Но оно оказалось зажато другими бревнами, плотно прижавшими двери. К нему бросились другие люди, но разгоревшееся пламя не давало взяться как следует, и они, отряхивая загоревшуюся одежду, отступили. Но не Подгорный. Охваченный исступлением, оставляя клочки кожи на бревне, надсаживаясь, он пытался сдвинуть эту смертельную ловушку.

Изнутри, аккомпанируя творящемуся безумию, доносились церковные песнопения. Раздался сильный треск, и вся горящая конструкция, в вихре взлетающих искр сильно накренилась. Несколько рук схватили сопротивляющегося Подгорного и оттащили его в сторону. Бросили на пыльную землю, сбили пламя с рубахи. Подгорный, не замечая этого, смотрел полоумными глазами на пламя и что-то тихо шептал растрескавшимися до сукровицы губами.

К нему чертиком подскочил покрытый копотью Леонид и схватил за остатки рубахи на груди.

— Что ты наделал? Отец! Что ты наделал? — заорал он и затряс безвольное тело.

Подгорный перевел на него невидящий взгляд, затем сфокусировался и прошептал:

— С-сынок… Как же так?

Леонид сплюнул ему под ноги и с внезапной ненавистью толкнул в грудь. Перешагнул через упавшего Подгорного и снова убежал в дым. Неожиданно Подгорный, сквозь треск огня и шум бегающих и кричащих людей, услышал невозможное — наполненную болью громкую молитву отца Иова.

— Верую во единого Бога Отца́, Вседержителя, творца́ небу и земли́, видимым же всем и невидимым. И во единого Господа Иисуса Христа́, Сына Божия, Единородного, иже от Отца́ рождённого прежде всех век, Света от Света, Бога истинного. Нас ради человек и нашего ради спасения, сошедшего с небес…

Наступила мгновенная тишина, в которой замерло все — и время, и люди, и даже пламя пожара.

А затем все горящее здание разом рухнуло внутрь, швырнув в людей клубы дыма и ворох искр. Пламя победно охватило остатки бревен, в огне треснул и сморщился, словно тающий шоколад, металлический купол храма.

Подгорный лежал на спине и широко открытыми глазами, не моргая, смотрел в темное небо. Опадающие черные хлопья покрывали его лицо траурным саваном. Он тихо прошептал одними губами:

— Таисия…

Глава 6

Потрясенный Матвей медленно возвращался в реальность. Он глядел на залитую солнцем комнату, все еще ощущая на губах дымный привкус пожара. Бледный, словно мел, дед сидел, положив обе руки на стол, его клюка лежала на полу, а по щекам катились слезы, пробивая русло сквозь прихотливые дорожки морщин. Матвей сглотнул тягучую слюну и вздрогнул, услышав тихое всхлипывание. Он посмотрел вбок и увидел Анастасию, сидящую на скамейке около двери. Она вытирала мокрые глаза уголком платка. Матвей, долго не узнавая, смотрел на нее, пока окончательно не пришел в себя. Анастасия, непрерывно всхлипывая, едва слышно пояснила:

— Я уже давно пришла… не хотела только мешать… — и громко хлюпнула носом, сама испугавшись этого звука.

Матвей перевел взгляд на деда — тот слегка порозовел и перевел дух. Он пожал плечами и продолжил сухим голосом, так же глядя в одну точку.

— Вот так все и произошло… твой отец проклял меня и ушел из дома, а мне, после следствия, дали пять лет тюрьмы за несоблюдение правил пожарной безопасности, связанных с гибелью людей… Никто так и не узнал, что там приключилось на самом деле, хотя поговаривали, что это — поджог… Но никто особенно и не стал разбираться… а мне было все равно. Отсидев, я попал в психушку… там тоже пятерик. Так и прошли десять лет… и еще десять… и еще… — он с кряхтением поднялся и подошел к красному углу. Неслышно, одними губами помолился, трижды перекрестился и, выпрямившись продолжил, не поворачивая головы, — прав был Петр Силантьич… не простил меня Бог… и люди не простили… вот — молюсь ежедневно, и людям страждущим, пытаюсь помочь… да только в сердце — пустота. Даже смерть меня не берет… пятьдесят лет уже ношу в сердце эту боль… устал…

Он повернулся к Матвею, долго смотрел на него и неожиданно грустно усмехнулся.

— Вот, Бог внука послал. Наверно пришло мое время. Тебе вот передал эту историю и на покой пора… Ибо для чего я столько лет живу, а, внучек?

Матвей не шевелясь сидел за столом, спрятав лицо в руки. Он поднял глаза и молча обвел взглядом комнату. Рассказ слишком потряс его — в душе звенела пустота, мысли путались.

Он одновременно и сочувствовал деду, и не мог простить его за то, что тот сделал. Матвей ни на секунду не сомневался в том, что поступи дед иначе, все сложилось бы другим путем. И жива была бы бабушка, и отцу не пришлось бы скрывать эту страшную тайну. Может, и его жизнь сложилась бы иначе, кто знает.