Крест Евфросинии Полоцкой

Через дырку в газете Рыжков изучил кроссовки пацаненка – совершенно не понтовые, турецкое говно. И заволновался. Вдруг Ларио что-то перепутал?

Правда, когда Вася оглядел дом, куда его, сам того не зная, привел Колюсик, волнение как рукой сняло.

Дом был правильный. Не то, чтобы шикарный, но добротный, из кирпича, двухэтажный. И располагался правильно, довольно уединенно.

Теперь нужно выяснить, не пожалуют ли в ближайшее время к Колюсику гости…

Глава 4

***1

Петербург, 1917 год – Полоцк, 1922 год

Из протокола вскрытия и освидетельствования мощей Евфросинии комиссией, выделенной, согласно постановлению Полоцкого уездисполкома, утвержденному губисполкомом, состоявшегося 13 мая 1922 г. в гор. Полоцке в Спасо-Евфросиньевском монастыре:

«По наружному виду в гробу лежит нечто имеющее форму человека. По снятии застежек и схимьи, изготовленной в 1910 г., обнажается другая одежда – мантия. Фигура лежит в голубом шелковом ваточнике, видны сложенные накрест руки, в красных ватных перчатках. Ноги обуты в красные шелковые туфли. Голова завернута – сначала ватный чехол розово-полосатого шелка, затем парчовый колпак и красно-шелковый чехол…» [26]

…От няни Дуни я уже в младые годы узнал: моя маменька, Лидия Тимофеевна, в девичестве Соболева, из знатной богатой семьи, умерла родами. Родня по материнской линии, судя по рассказам Дуни, восприняла сей прискорбный финал как справедливую кару за мезальянс с доктором Всеволодом Викторовичем Светлицким, выходцем из обнищавшей шляхты.

Еще в детстве я понял: не все папенькины пациенты – и в богатом платье, и в бедной одежде – приходят в наш дом со словами благодарности. Папенька бывает мрачным, кусает губы, не ужинает. Слуга Тихон тогда горестно вздыхает: «Бог дал, Бог и взял».

Но, даже не понимая еще, что такое смерть, мое сердце не ведало страха.

– Natura sanat, medicus curat morbos,[27] – иногда говорил отец.

Смерть была довольно обыденной. Как данность, как неизбежность.

Старые папины инструменты всегда казались занимательнее солдатиков. Повзрослев, я понял: медицина – не игра, это тяжелый труд, но только он приносит радость, творит чудо, позволяет давать самое большое богатство. Здоровье человека. И жизнь…

Надо ли говорить, что папенька пришел в восторг, когда я сказал, что после окончания гимназии хочу посвятить себя медицине. Он позволял мне присутствовать на приеме пациентов, он брал меня с собой в госпиталь, на лекции, в анатомический театр.

Я хорошо запомнил тот единственный раз, когда отец слег. Болезни не всегда обходили его стороной, но меня поражало, как быстро папенька освобождается от пут жара или острейших ревматических болей. Может, долг, зовущий врача к больному, исцеляет самого врачевателя?

Но в тот раз папенька слег. Накануне у нас обедал сам Василий Петрович Терехов, выдающийся хирург, физиолог и психиатр, чьи лекции я посещал с особым рвением.

За обедом, похвалив уху из стерляди и жаркое из барашка, Василий Петрович выпил рюмку клюквенной водки, и, откинувшись на спинку стула, заговорил:

– А вот что вы скажете, любезный Всеволод Викторович, относительно факультетского обещания?[28] Надобно его блюсти неукоснительно, или же бывают обстоятельства, сила которых позволяет пренебречь даже врачебной тайной?

Папенька на минуту задумался, а потом снял пенсне и нервно защипал бородку.

– Вы меня смутили, батенька. Но, может, ради жизни человеческой и допустимо преступить обеты? Только, чтобы, преступая, исключительнейшим образом ради спасения, вместе с тем вреда не нанести.

– Что есть вред и что есть не вред? Хочу вам рассказать одну историю, которая приключилась со мной вскоре после убийства государя. Довелось осматривать супругу одного высокого чина. Случай типичный, инфлюэнца, женщина молодая, трудностей в ее болезни мне не привиделось. И не стоило бы об этом и вовсе говорить, коли б не муж пациентки. Провожая меня, он к слову сказал, что времена нынче весьма и весьма неспокойные. Но никому не позволено чинить беспорядки безнаказанно. Будут арестовывать «народовольцев», всех, кто причастен к убийству.

На папином лбу появилась морщина. Убежденный монархист, он не одобрял ни террора, ни малейших попыток заигрывания с народом.

– И вот, – продолжал тем временем Василий Петрович, раскуривая ароматную сигару, – окольными путями я все разузнал. Говорю: «Так всех же заарестовали, будут казнить». Он ответствует: «Не всех, многие еще на примете». И что выясняется! Врач мой знакомый назван среди тех, кого будут арестовывать. Молодой, талантливый, жена у него, двое деток мал мала меньше. Я из дома того вышел, кликнул извозчика и к нему, к врачу тому. Успел! – он на секунду замолчал, вглядываясь в лицо собеседника, а потом воскликнул: – Помилуйте, Всеволод Викторович, голубчик! Да вы нездоровы!

Лицо отца, и правда, резко побледнело, сделалось, как полотно. Задыхаясь, он прокричал: