Крест Евфросинии Полоцкой

– Если честно, не очень. Я – эгоистка, мне нравится учиться самой, а не учить других. Скажите, а Саша и Никита Грековы тоже интересовались крестом Евфросинии Полоцкой?

– Вряд ли. Их, кажется, вообще ничего не интересовало. На лекциях они все время спали.

– Видите, Коля говорил священнику, отцу Алексею, о том, что хочет их убить. И парни убиты, а Коля исчез.

– Лик, не знаю. У меня нет никаких предположений на сей счет. Грековы были бестолковыми и нелюбопытными студентами.

– Но они мертвы. И Коля исчез.

– А если между этими событиями нет никакой связи?

– Не знаю, Тамара Кирилловна. Мне так не кажется…

– Послушай, если ты так уверена, что ребята искали крест вместе. Что тебе мешает проследить их поиски? Может, тогда ты поймешь, что на самом деле произошло.

– Знать бы, где его искать…

В голове Инги пронеслось: «Материальная ценность бесценна. И эта девица займется поисками. Значит, реликвию теоретически можно отыскать. Вот! Вот шанс для Гаутамы вывести бизнес на новый уровень. Он умирает в своем магазинчике, ему хочется большего. И мне это было бы на руку. Может, мы сумели бы вручить в приемной комиссии театрального института грандиозную взятку!»

И она потянулась за ручкой. Записывать за Тамарой Кирилловной оказалось просто. Она говорила короткими предложениями, пауз между которыми как раз хватало для того, чтобы все законспектировать…

***3

Он уже давно вышел из прокуратуры. Добрался до храма, разместился за столом в своей комнате. Только все звучат настойчиво в душе те фразы, которые хотелось сказать следователю Владимиру Седову, уставшему, с покрасневшими глазами.

Звучат, не умолкают. Как же хотелось ему сказать, что…

Отец Алексей в отчаянии обхватил голову руками и застонал.

Гордыня. Гордыня взяла его в плен. Сделала глухим к мольбам прихожанина. Затуманила разум. И вот что из этого получилось. Если бы он только знал, что тот юноша, с его резкими вопросами, попадет в беду. Кабы только ведал, что скоро будут загублены невинные души двух мальчиков. Выслушал бы, в тот же час. Вознес Господу жаркую искреннюю молитву. Но ничего уже не исправить….

Отец Алексей упал на колени перед иконой и горячо зашептал:

– Отче наш, Иже еси на небесех; Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должникам нашим: и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Яко Твое есть царство и сила, и слава во веки веков. Аминь.

Закончив читать молитву, он трижды перекрестился, бросил последний взгляд на икону, поднялся.

Привычного успокоения, которое всегда приносило искреннее обращение к Господу, в душе не было.

«Гордыня, – подумал отец Алексей, открывая лежавшее на столе Евангелие. – Гордыня. Какой тяжкий грех. Прости Господи, меня грешного, спаси и помилуй…»

Его глаза заскользили по строчкам. Но через пару минут он в отчаянии отложил Святое Писание. Чарующая чистая музыка слова Божьего умолкла. Больше не звучит. Только вертятся в голове те фразы, которые хотелось сказать следователю Владимиру Седову. Уставшему, с покрасневшими глазами…

«Перед ним хочу оправдаться, – подумал отец Алексей, не отводя взгляда от горящей возле иконы лампады. – У него словно прощение вымаливаю. Потому что сам перед собой никогда боле не оправдаюсь. И сам себя не прощу. Господь мой! Зачем же ты оставил меня?..»

– Отец Алексей! Епитрахиль, фелонь.[31] Извольте облачаться! – весело сказал диакон Сергий.

Сам он уже был одет к участию во время службы.

«Сегодня же надо служить всенощную», – словно очнувшись от забытья, вспомнил отец Алексей.

И неожиданно эта мысль отозвалась в нем гулкой болью.

«Что же это? Я же всегда любил всенощные службы, – ужаснулся отец Алексей. – Служба длинная, а усталости нет. Только чистая, как горный ручей, радость. Счастье. Ощущение присутствия Господнего. Однако вот теперь мне… страшно. И кажется, будто не достоин я молиться об отпущении грехов, ибо сам согрешил сильно…»

– Отец Алексей! Вы не захворали? – участливо спросил диакон. – Да на вас лица нет! Как же вы службу служить станете? Надо, наверное, отца Александра звать. Хорошо, что он еще здесь, задержался, милостью Божьей, не ушел.

Священник вымученно кивнул. Пусть служит отец Александр. Он имеет на это право.

«А я, грешный, – подумал священник, поднимаясь из-за стола, – буду замаливать свои грехи. Господь милостив. Может, примет мое покаяние».

Он вышел из церкви, сел в свои бежевые «Жигули». И понял – домой сейчас не вернется. Не сможет. Там – чистые любящие глаза жены, там детский смех. Но есть и тот дом, где больше никогда, никогда не будет смеха. Невинно убиенные мальчики обретут жизнь вечную. Однако от невыносимой боли теперь страдают их близкие.