Крест и нож

Но мои прихожане были люди необыкновенно добрые. Большинство из них сказало, что все происшедшее со мной выглядело действительно глупо, но они верили в чистоту моего сердца. Одна леди сказала:

— И все же мы хотим, чтобы вы были с нами, даже если другие этого не желают.

Она еще долго объясняла, что она этим хотела сказать.

Потом случилась странная вещь. Ночью, когда я молился, мне все не давал покоя один стих из Писания. Он постоянно приходил мне на ум: "...любящим Бога, призванным по Его изволению, всё содействует ко благу".

Этот стих звучал во мне с большой силой и убедительностью, хотя разум мой не принимал его. И вместе с этим мне пришла в голову такая безрассудная идея, что я старался отбросить ее, как только она приходила: "Возвращайся в Нью-Йорк".

Три ночи я старался отбросить ее, но не мог от нее отделаться. Я решил разобраться в этом. На этот раз я был подготовлен.

Во-первых, Нью-Йорк был неподходящим для меня местом. Мне не нравился город, и я не мог бы там жить. Само слово "Нью-Йорк" стало для меня символом смятения. С любой точки зрения было бы неверно покинуть Гвен и детей. Я не собирался трястись в дороге восемь часов туда и восемь часов обратно только для того, чтобы снова сделать из себя посмешище. О том, чтобы снова просить денег у общины, не могло быть и речи. Эти фермеры и углекопы и так давали больше, чем были должны. Как я объясню это им, если я сам еще не понял это новое приказание вернуться на место моего поражения?

У меня не было никакого шанса повидаться с этими ребятами. В глазах официальных кругов города я был сумасшедшим. Никакая сила на земле не смогла бы меня заставить пойти в церковь с этим предложением.

И, все-таки, эта идея была такой настойчивой, что в следующую среду я просил своих прихожан дать мне еще денег для того, чтобы вернуться в Нью-Йорк. Реакция моих людей была поистине удивительной. Опять, как и прежде, они подходили к столу один за другим и оставляли свои пожертвования. На этот раз было намного больше людей, но, что интересно, сбор был почти таким же, как и прошлый раз — семьдесят долларов.

На следующее утро мы с Майлзом двинулись в путь. Мы ехали по тому же маршруту, остановились у той же бензоколонки, по тому же мосту въехали в Нью-Йорк. Когда мы проезжали по нему, я молился: Тосподи, я не понимаю, почему так все получилось на прошлой неделе по Твоей воле, и почему я снова возвращаюсь в этот кошмар. Я не прошу открыть мне Твою цель, но прошу руководить моими действиями".

Еще раз мы нашли Бродвей и повернули в южном направлении по той единственной магистрали, которую мы знали. Мы ехали медленно, и вдруг я ощутил непонятное желание выйти из машины.

— Я хочу найти место для машины, — сказал я Майлзу, — да и пройтись немного. Мы нашли незанятую платную стоянку.

— Я скоро вернусь, Майлз. Я даже не знаю, что я ищу.

Я оставил Майлза в машине и пошел по улице. Немного пройдя, я услышал:

— Эй, Дэвид!

Вначале я не обернулся, так как подумал, что какой-то мальчик зовет своего друга. Но я снова услышал:

— Эй, Дэви, священник!

На этот раз я обернулся. Недалеко от меня стояли шесть подростков, на них были узкие брюки и куртки на молниях. Все, кроме одного, курили и все явно скучали.

Один из них отделился и направился ко мне. Мне понравилась его улыбка, когда он заговорил.

— Вы случайно не тот священник, которого выгнали из зала суда во время процесса по делу Майкла Фармера?

— Да, а откуда ты меня знаешь?

— Ваше фото было напечатано в газетах, а ваше лицо легко запоминается.

— Да? Спасибо.

— Это не комплимент.

— Ты знаешь мое имя. Но я не знаю твоего.

— Томми. Я президент "мятежников". Я спросил Томми, не его ли это ребята стоят поблизости. Он предложил мне познакомиться с ними. Они смотрели на меня скучающими взглядами, пока Томми не сказал, что у меня была стычка с полицией. Ребята сразу оживились. Это был мой карт-бланш при общении с ними. Томми представил меня с гордостью.

— Эй, парни, это тот самый священник, которого выгнали из зала суда по делу Фармера.

Ребята один за другим подходили посмотреть на меня, и только один не двинулся с места. Он взял нож и начал выцарапывать нецензурное слово на металлической рамке дорожного знака. Пока мы разговаривали, к нам присоединилось несколько девочек.

Томми расспрашивал меня, как я попал в суд, и я сказал ему, что хочу помогать подросткам, входящим в различные группировки. Меня слушали очень внимательно и многие из них сказали, что я "свой".

— Что вы понимаете под "своим"? — спросил я.

Их логика была проста. Их не любили полицейские, меня тоже. Мы находились в одинаковом положении, и для них я был одним из своих. В дальнейшем я часто встречался с такими умозаключениями. Внезапно я вспомнил, как меня тащили по проходу в зале суда, и всё предстало для меня в другом свете. Я почувствовал лёгкий холодок, который обычно сопровождал появление направляющей силы Божией.